— Нет, мой дядя никогда не носил таких шляп.

Бикерсон изучал внутренность шляпы. На ней было клеймо известного большого магазина. Шляпа была серая, с черной лентой. Если, как он думал, шляпа эта была куплена китайцем, владельца ее выследить будет не очень трудно.

— Вы совершенно уверены, что человек, который вошел в комнату, человек с фонарем, не говорил?

— Нет, он не говорил.

— И вы не видели его?

— Не видела.

— Даже при отраженном свете? — настаивал сыщик.

Эльза покачала головой.

— Я не видела никого. Я видела только свет и то лишь на секунду.

Зачем она делала это? Зачем, зачем, зачем? — спрашивала она себя в отчаянии. Она выгораживала убийцу, убийцу Мориса Тарна. Она лгала, чтобы спасти жестокого злодея от руки закона, и она была в ужасе от собственного безумия, ибо она знала человека в комнате, она видела его, как предположил Бикерсон, при отраженном свете, когда луч фонаря упал на газету. Человек этот был Фенг–Хо!

Глава 17

Эльза провела бессонную ночь, хотя она занимала удобную кровать в одном из самых спокойных отелей западного Лондона. Не успела она заснуть, как сразу же проснулась, с дрожью ожидая увидеть пергаментное лицо Фенг–Хо, усмехающееся ей из темноты.

А Фенг–Хо олицетворял Поля Эмери! Их поступки были взаимозависимы… так же, как и их ответственность. Она встала и принялась ходить по комнате, стараясь успокоиться и разобраться в ситуации. Она должна видеть мистера Бикерсона и сказать ему правду. В этом вопросе она приняла решение. Что касается Эмери, то она больше никогда не желает его видеть, никогда не желает подниматься по узким кривым ступенькам, отвечать на пронзительный звонок и дрожа входить к нему, точно кролик, зачарованный змеей.

В комнате был маленький письменный стол. Она зажгла лампу, села, взяла бумагу и стала писать.

«Дорогой майор Эмери!

После этого ужасного события я чувствую, что не могу больше придти в контору. Сожалею, если мой неожиданный уход доставит вам хотя бы малейшее неудобство, но я уверена, что вы вполне поймете…».

Ничего он не поймет. Он будет очень недоволен. Его противная губа насмешливо вздернется, и, может быть, он возбудит против нее процесс за нарушение контракта.

Она прочитала письмо, нахмурилась и разорвала его. Не было никаких оснований для такого фамильярного обращения. В конце концов у нее с ним не такие отношения, чтобы называть его по имени. Она начала новое письмо с обращения: «Милостивый государь», и сидела над ним, устремив бессмысленный взор в пустоту до тех пор, пока часы не пробили четыре. Внезапное сознание крайней усталости заставило ее тогда потушить свет и лечь в постель.