Фургончик остановился. Дети обступили его со всех сторон и наперебой требовали угощения:

– Мне! Мне! Мне!

– Спокойно, деточки, – отвечал им голос. – Плата вперед.

На глазах у Кристофера дети полезли в карманы и вытащили по два серебряных доллара каждый. Потом все легли навзничь прямо в кровь и положили монеты себе на веки. Мороженщик высунул наружу свою обугленную костлявую клешню и принялся собирать деньги. Когда все монеты перекочевали к нему, клешня исчезла в темноте фургона и начала бросать детям эскимо, стаканчики и рожки. Но это было совсем не мороженое.

Это были замороженные оленьи ножки.

Музыка замедлилась, будто ее придержала клейкая лента от мух. Дети обмотали замороженное лакомство своими языками, как змеями. На дне стаканчиков у некоторых не оказалось яблочной прослойки. Вместо нее там лежали глазные яблоки. Другим досталось мягкое ванильное объедение с обсыпкой. Но это были молочные зубки. А один мальчик не мог заплатить мороженщику.

Это был Дэвид Олсон.

Стоял он особняком. Совсем один. Никогда в жизни Кристофер еще не видел такого печального лица. Дэвид Олсон приблизился к ребятишкам и стал жестами просить, чтобы кто-нибудь дал ему лизнуть мороженого. Дети его отталкивали. Тогда Дэвид подошел к фургончику и вытянул перед собой ладони – клянчил мороженое даром. Костлявая клешня высунулась наружу и надавала ему по рукам. Потом фургончик завелся и покатил по улице, неся с собой жуткую песню.

Стоило фургончику мороженщика скрыться из виду, как улица пришла в движение. Дети обступили Дэвида и стали на него шипеть. Как стая волков на олененка. Ощерились. Засверкали глазами. Страх Дэвида передался Кристоферу. Паника поднималась из живота к горлу. В грудь будто застучали молотом.

А слов не было.

Кристоферу нипочем не удавалось прочесть мысли Дэвида. При каждой попытке у него носом текла кровь, а глаза вылезали из орбит. На лбу выступила испарина. По лицу покатился пот – струйками, будто кровь в уличный водосток – темная, тягучая от голосов.

Ни с того ни с сего включились уличные фонари. Теперь улица напоминала старый парк, где со скрежетом и лязгом просыпаются аттракционы. Свет выхватил из темноты нечто вертлявое.

Это была шептунья.

Она устроилась на крыше бывшего дома Дэвида Олсона, как химера. И оглядывала свое царство. Наблюдала за процессией. Дети водили хоровод, не отпуская Дэвида – так ураган кружил вокруг девочки Дороти.

– Молись – не дичись, дичь.

Дети заговорили хором. и повторяли одну и ту же фразу, как заутреню. Остановившись к ним лицом, Дэвид зашипел в ответ. Те струхнули, попятились, заерзали. Но страх только добавил остроты преследованию. Они каруселью вертелись вокруг Дэвида, подталкивая его к тупику. Теперь асфальта касались только его пятки.