– Нет. Не говори, – в её глазах он увидел глубокий ужас и понял, что боится сам.
Виски разрывались, пульсирующий пчелиный рой давно прочно засел в затылке. И глядя в глаза своей женщине, в глаза досрочно состарившиеся, с ледяной ноткой садизма сказал:
– Мы срубили верхушку. Корни ещё в земле…
52
52
Тощий, как кочерга, Гамлет брал черепа и коронок выдёргивал ряд. Человек отличается от червя. Черви золото не едят…Визгливо тявкнула собака. Володя чертыхнулся, поинтересовался сам у себя: кто это из соседей приволок домой псину. Затем открыл глаза, с таким же успехом мог их и не открывать. Сплошная темень. Но не совсем. Свет тускло маячил где-то снизу. Вовка постепенно разглядел потолок и тот ему не понравился. Некие железные конструкции нависали достаточно низко, и их можно было потрогать. И он вспомнил. Его ударили по башке. Руки ощупали карманы – пусто. Чёрт, было столько денег! Он не помнил сколько, но много. Потому что беспробудно пил два дня. Или три? Четыре? Какие-то ребята, бабы, блин-оладь с чиряком на скуле. Поминали… Кого? Володя поморщился, похмелье дало о себе знать. На лицо капало. Дождь? Смазка? Соляра? Смахнув влагу, он не различил на пальцах чёрного. Значит дождь.
Собака продолжала подвизгивать. Карусель. Дядя Федя, брага… Но сейчас меньше всего Вовке хотелось напрягать память. Он пополз к свету посмотреть на четвероногого друга, своим тявканьем действующим на нервы. Стукнулся головой об железяку, вспомнил маму и полез дальше. После запоя всё возможно. Даже то, что он спал в собачьей будке и хозяйка просит освободить жилплощадь. Потому как светящийся выход напоминал конуру. Солнце резко двинуло в глаза. Где же дождь? Володя привыкал к свету, облизывая мерзко-сухие губы. Почему он не вылез совсем, потом вспомнить не мог. Но это сохранило ему жизнь.
В те минуты, когда солнце резало глаза, он стоял на четвереньках, выглядывая из дыры под каруселью. Ещё он вспомнил, как очнулся в прошлый раз, и горбун дядя Федя, знакомый каждому в городе с самого раннего детства, подливал ему в стакан светлой мутной жидкости с плавающими в ней хлебными крошками.
– Хрен с ним. Главное – жив. Пей. Поправь здоровье, – у карусельщика был характерный хриплый бас, напоминающий лай волкодава и ассоциировался с Высоцким. Тем более нелепое сравнение, потому как дядя Федя никогда не пел, а разговаривал и того меньше.
Сколько Вовка помнил, горбун с претензией на мудрость ухмылялся и нажимал кнопку, пуская карусель. Володя любил мотоцикл. Деревянный и широкий. Карусельщик для города был кем-то вроде местного юродивого, его знали, здоровались и боялись. И он сам помнил всех, узнавал сквозь годы, называл по имени или почти забытой кличке, данной в детстве.