Чончо с сыном тоже обнялись; на шею Давида опустилась отцовская рука – здоровая, как боксерская перчатка. В каждом – под два метра роста. Поцеловав сына в макушку, Чончо легонько подтолкнул его к дяде и сказал:

– Не ввязывайся там ни во что.

– Следите, чтобы солнце светило в спину, – напомнил Шакал. – До Рубиновой дороги отсюда где-то миля.

«Целая миля, – подумал Лука. – Со сломанной ногой».

Когда койот вернул мигрантов на маршрут и все они поднялись из каньона в горячий розовый рассвет, только Лука оглянулся и посмотрел в расщелину – туда, где на уступе по-прежнему сидели Рикардин и его дядя.

Остальные продолжали движение, и мальчик чувствовал коллективную волю, подгонявшую всех вперед, – словно части единого механизма, словно человеческий эскалатор. Заглушить мотор или притормозить они теперь не могли. Они шагали дальше, несмотря на очередную прореху в душе. Даже койот, казалось, растерял былой запал. И все равно все шли. Все продолжали движение.

Один за другим Луку обгоняли мигранты, а мальчик все стоял и смотрел в расщелину. Чончо прикрыл глаза козырьком коричневой бейсболки. Мокрое лицо Рикардина исказилось от боли. «Как же они будут подниматься, если он на ногах не стоит? – подумал Лука. – Как доберутся до дороги?» Прогнав эти мысли, мальчик решил помолиться. Боже, пусть с ними все будет хорошо.

– Лука, идем, – окликнула Мами.

Мальчик бросился за ней вдогонку.

34

34

Когда они наконец пришли к пещере, внутри оказалось тепло и сухо; по задней стене ползли лучи восходящего солнца: оранжевые, розовые, желтые. Услышав слово «cueva»[127], Лука представил затонувшую пещеру с маленькой черной пастью, но в реальности все было иначе: казалось, будто сначала кто-то проделал в земле гигантское углубление ложкой для мороженого, в потом его разгладила и прочистила непогода. Сверху при входе было вбито несколько медных гвоздей. Шакал достал из рюкзака простыню землистого цвета – точно такого же, как и пейзаж вокруг. Он стал вешать ее на гвозди, и на мигрантов упала легкая тень.

В утреннем свете их лица казались совсем не такими, как вчера. Кого-то из них совершенно не удивил тот факт, что они согласились бросить в пустыне раненого человека, лишь бы спастись самим. Марисоль, например, уже давно решила, что ради воссоединения с дочерьми пойдет даже на самый отвратительный поступок. Лоренсо мог бы растоптать младенца – только бы добраться до севера. Но для других согласие оказалось неприятным сюрпризом. Все понимали, как им повезло, понимали, что на месте Рикардина мог бы оказаться любой, и потому ощущали себя проклятыми, обреченными. Бессовестными.