С этими словами Дуплет вдруг столь цинично и издевательски усмехнулся, что Шалаш, пятью минутами ранее испытывавший к нему неприязнь рассудком, теперь почувствовал эту неприязнь и всем сердцем.

— А что плохого ты можешь сказать об этих несчастных: о пожилой и одинокой женщине, об электрике и о прокуроре? — выдавил из себя Шалаш, решившись в последний раз возразить Дуплету, а после уже думать, что и как ему следует предпринять в свете всего услышанного. — Чем же они-то для тебя — мерзкие йеху? Ведь вот, казалось бы, вполне положительные и хорошие люди. И если есть на свете хотя бы горстка таких, то уж хотя бы горстку-то эту надо же пощадить и спасти от твоих Эталонов?

Дуплет ждал, по-видимому, этого вопроса и заготовил ответ заранее, так как нисколько не замедлил с ответом:

— А откуда взялась твоя уверенность, дорогой друг, что эта горстка была хороша в чистом виде, то есть действовала из соображений одного только святого милосердия, а не из личных мотивов? Ведь если мы только на минуточку допустим, что и здесь, как и всегда у йеху, первопричиною были эгоизм и ложь, то есть некие своекорыстные цели и намеренья, то где же здесь останутся положительность и хорошесть? Где же добро ради добра? Где же святое милосердие? Они тотчас уничтожатся и обратятся в нуль! И я уверен, что именно так у всех троих и было, — такова опять-таки природа гнусных йеху! Тебя интересует, конечно, в чём же этот их эгоизм заключался? Точные и конкретные ответы каждый из них наверняка знал и унёс на тот свет, я же могу дать ответ лишь общий и, так сказать, стратегический. Я уже говорил и ещё раз скажу, что неизбывный человеческий эгоизм проявляется как раз в той самой главной и коренной ошибке всех религий — в принципе справедливого воздаяния, в том, что «я Тебе, Бог, вот это и это сделаю, но уж Ты за это для меня должен и обязан вот это и это сделать!» Убеждён, что у всех троих тоже такие вот потаённые договоришки в умах имелись и торговля с Богом в душе велась — тихонько велась, скрытно, отчасти и для них самих неосознаваемо, но с другой стороны, от другой части, — и вполне осознаваемо велась! В чём были эти договоры и в чём торговля — этого уж мы с тобой никогда не узнаем, но в них-то и заключается причина всех поражений и проигрышей при попытках делать добро, всей бессмысленности и безрезультативности добра, причина того, что человеческий род обречён! Моя мысль в том, что люди — с самой минуты возникновения у них понятия Бога, с самого то есть своего начала и до сих пор — этого самого Бога оскорбляют именно идеей торговли и договора! Да, мой дорогой, да, оскорбляют людишки Бога, именно так! Мало того, что мерзкие йеху самим своим физическим существованием оскорбляют весь мир Божий, то есть акт творения и идею жизни оскорбляют, так они ещё, сверх того, и психологически Бога оскорбляют самим своим пониманием Бога — Его же и оскорбляют, оскорбляют принципом воздаяния, торговлей и эгоистическими договорчиками! И во все-то века существования человеческого рода, заметь себе это, от каменного века и до сегодняшнего дня, Бог людишками беспрерывно был оскорбляем и презираем, словно последний базарный торгаш! Чего ж тогда удивляться страшным ответам Оскорблённого? Чего ж тогда удивляться, что род йеху обречён и должен погибнуть? — Речь Дуплета вдруг замедлилась, и он заговорил каким-то странно отрешённым, безжизненным голосом, роняя слова, словно капли воды из крана; так мог бы вещать больной со смертного ложа, не имея сил и сознавая близость конца: — Я часто спрашивал себя, почему и ради чего Бог допустил Освенцим, сжигание людей заживо в печах и на кострах, их массовое убийство в газовых камерах, затравливанье собаками крепостных крестьян, пытки инквизиции, убийство младенцев и беременных женщин во время войн и восстаний? Какой же конечной благой целью можно объяснить все эти ужасы? Какова цена вот той самой слезинки ребёнка у Достоевского? И я нашёл ответ: Бог оскорблён — вот он и отвечает так страшно! Ему уже не нужны гадкие йеху — вот я и уничтожаю их с помощью моих Эталонов! Но этого мало! Сам Бог — такой Бог, которого возможно оскорбить и который дозволяет вершиться таким ужасам, — тоже не нужен! И я проклинаю Бога! Но и этого мало! Наконец, и свобода, дарованная Христом, — то есть такая свобода, которая включает в себя эти ужасы, — тоже не нужна! И я проклинаю Христа и проклинаю свободу, отменяю её посредством уничтожения всех йеху поголовно! Я обнуляю историю и обнуляю Христа, признавая его эксперимент неудавшимся, предпринятую попытку — напрасною, а испытуемых — недостойными жить!