Глаза Софии – словно небольшие островки света в темноте, а свет из угольного желоба лишь еще больше затемняет ее очертания.
– Я боюсь, – шепчет она. Нижняя губа у нее трясется.
– Я тоже.
Угольный желоб расположен слишком высоко, чтобы София дотянулась до него, встав мне на плечи, когда я сижу, а с прикованными к трубе руками подняться я не могу. Я кое-как разворачиваюсь, лежа на полу и упершись ногами в стену. Неожиданно с болью вспоминаю, как однажды Майна после работы лежала в таком положении.
Я медленно подползаю к стене, пока мои плечи не оказываются настолько близко от кирпичной кладки, насколько я могу их поднять. Ноги вытянуты так высоко, как только я могу их вытянуть, будучи прикованным к трубе.
– Готова поиграть в «полеты»?
– Да.
Я подгибаю ноги к груди, стараясь держать подошвы горизонтально.
– Можешь встать на колени у меня на ступнях? Вот так – и не думай, что делаешь мне больно.
София забирается на меня, наступив мне на лицо, когда карабкается ко мне на ноги, зажав в одной руке слона. У меня в горле першит от дыма, и я с трудом удерживаюсь, чтобы рывком не подбросить дочь вверх.
– Готова? Сейчас полетим!
Я очень медленно распрямляю ноги, чтобы она не упала. Бедренные мышцы гудят от непривычной нагрузки. София цепляется за мои ступни, и, когда она чуть наклоняется в сторону, я с трудом удерживаю ее в равновесии. Я сжимаю колени вместе.
– Встать можешь?
Я не вижу отверстия угольного желоба, но понимаю, что мы еще недостаточно высоко.
– Тут все качается и шатается!
– Тебе нужно встать, дорогая. Прошу тебя, постарайся.
На мгновение мне кажется, будто София не решится. У нее не получится. Наверное, все кончено, мне придется опустить ее обратно на пол, и мы так тут и останемся, и погибнем – в кирпичном гробу.
Но вот я чувствую, как дочь начинает двигаться. Медленно. Осторожно. Одна крохотная ступня прижимается к моей большой. Она обретает равновесие, потом я ощущаю, как она ставит на меня другую ступню. Я загибаю пальцы ног вокруг мысков ее шлепанцев, словно лишь это не даст ей упасть.
– Туннель видишь?