– Вообще никак.
– В общем, Билли сказал, что приедет.
– Ну ни фига себе… – Пег закуривает, с удивлением осознавая, что рада будет увидеть двух своих братьев спустя столько лет. – Прямо семейные посиделки какие-то.
– Ага.
– Вот.
– Ну ладно, давай тогда, – говорит Донни.
– Ага, давай.
Разговор окончен.
Большая Пег садится у окна, курит и смотрит на окружающую застройку. Среди домов она замечает клочок асфальта, где они с Мэри Пэт детьми играли в бабки, классики или резиночки. Между ними не было большой сестринской любви, но они хорошо проводили время. Пег прямо видит их тогдашних, на мгновение слышит смех и разговорчики, отражающиеся эхом от стен. И вдруг ее всю – сердце, легкие, желудок – скручивает от отчаянного укола боли. Волна опустошенности прокатывается по всему телу, в конце концов достигая мозга.
Как она потеряла сестру?
Где теперь душа Мэри Пэт?
Почему все так кончилось?..
Взгляд Большой Пег задерживается на голубе, сидящем на карнизе дома напротив. Он что-то клюет: то ли присохшую жвачку, то ли помет другого голубя. Впрочем, неважно; главное – он делает то, что ему положено.
Оцепенение откатывает, в груди больше не щемит.
Почему все так кончилось? Да потому что хоть сердце у Мэри Пэт и доброе, напоминает себе Большая Пег, мать она, по правде сказать, хреновая. Все очень просто: она баловала детей, вот они и возомнили о себе невесть что. Разрешала им огрызаться, почти не порола, отдавала последний цент, если попросят. А когда потакаешь человеку во всем, он тебя не благодарит, нет. Он наглеет. Начинает требовать чего-то, на что права не имеет.
Это как с цветными и школами.
Как с Ноэлом и наркотиками.
Как с Джулз и женатым мужчиной.
Пег не может винить себя за ошибки Мэри Пэт, не может скатываться в самобичевание, ведь она идет по ровной дорожке, как и положено примерному гражданину. Это Мэри Пэт занесло в какие-то овраги, где она в итоге и увязла.
Наконец Пег вспоминает последние слова, которые сказала сестре. Она говорила о детях и теперь, оглядываясь назад, осознаёт, насколько пророчески это прозвучало: