— Бывай! — сказал я, выскакивая.

— Будь здоров, браток, — равнодушно ответил он, оглядываясь — опять же не на меня, а как бы развернуться.

Вагон был пустой, залитый сильным мягким светом. Мягкие новые диваны, везде пластик и искусственная кожа. Двери зашипели и сомкнулись.

— «Следующая остановка — Селятино!» — громко, так что я вздрогнул, донесся голос из невидимых динамиков.

Я прошел в следующий вагон, надеясь увидеть хотя бы одну живую душу. Там также было пусто. Поезд покачивался, скользил в сгущающейся ноябрьской тьме, рассекая ее огнями прожекторов. Я прошел в следующий вагон. То же самое. Как и во всех других. Мы пролетали станции, платформы, переезды, и каждый раз механический голос сообщал, что следующая остановка — Селятино. Та самая, что записал хозяин.

В Селятино на платформе стояли люди, но они не шелохнулись, когда разошлись двери, ибо здесь тот же голос с теми же модуляциями повторял раз за разом: «На поезд посадки нет. Поезд идет в депо».

Они с изумлением смотрели на меня, единственного пассажира этого странного поезда, идущего вне расписания.

Я бы не удивился, если бы меня там ждал автобус, тоже новенький, с иголочки, ждущий меня одного. Но ждало такси. Водитель равнодушно не отвечал на просьбы каких-то местных вахлаков их подбросить.

Они совали деньги, но как-то неуверенно, не надеясь, их останавливала абсолютная индифферентность «командира», для которого их просто не существовало в природе. На меня он тоже не взглянул. Просто открыл дверь рядом с собой. И так же, не глядя, закрыл. Вахлаки едва успели отскочить, когда машина рванулась прямо на них.

Я искоса посмотрел на водителя, второго за этот вечер. Он был чем-то похож на первого, выражением механического безразличия, и точно так же не поворачивался язык о чем-то спросить.

Он остановился возле какого-то забора, за которым смутно угадывался бульдозер, а рядом самосвал. Я вылез, протянул деньги.

— Будь здоров, браток! — сказал он, оглянувшись, чтобы развернуться. Денег не взял. Заплатят в другом ведомстве и по другой ведомости.

Дачу Романа Романовича я увидел сразу. Она ничем не выделялась из окружающих домиков, разве что большей захламленностью, не говоря уже о запущенности.

Почему-то меня высадили с тыльной стороны, куда выбрасывали отходы, и до калитки пришлось добираться через соседние, стоящие вплотную участки. Окна в доме были освещены. Доносилась музыка — Шопен, отчего на душе становилось муторно, а сердце болезненно сжалось, да так, что снова подумалось: «Для чего я здесь? Что все это значит?»