— Вот ведь человек! — сказал отец. — Не то что… — И погрозил пальцем кому-то вверх. — Помнит долги-то. Не отдает, а и не забывает! Счас таких нету. И не будет! — уверенно заключил он.

Мы смотрели на спящего капитана. Мать встала перед ним на колени и стала снимать с него сапоги.

— Носки-то все мокрые! — сказала она. — Не стой, отец, найди сухие портянки. Вон как измаялся. И ты не стой! — прикрикнула она на Марию. — Хватит на бумажку-то любоваться. Твой дом, твой… Куда денется. Иди постели наверху. А вы, батюшка, сели бы и чаю с малиной. Сырость одна на дворе. Простыть можно. Завтра Паша вас отвезет, встанете пораньше… Куда ж теперь на ночь глядя?

Ночью я не спал. Пару раз вставал, подходил к роялю, полагая, что музыка даст успокоение, но никак не мог сосредоточиться.

Как будто не заводился мотор. Чихал, вяло схватывал… И замолкал. Тогда я вышел на террасу, полную лунного света, включил радиоприемник.

— …не перестал оставаться последней надеждой на возвращение этой великой державы в лоно цивилизованных народов. Последние события позволяют предположить, что по-прежнему в стране сильны тенденции возврата к старой системе, хотя она уже зарекомендовала себя отжившей и мертворожденной. Младенческий возраст демократии не позволил беспрепятственно…

Я приглушил приемник, услыхав чьи-то шаги. Это был отец Никодим.

— Не спится? — спросил я. — Я вот тоже. Устал как собака, а все равно… Как подумаю, что будет завтра, кому достанется власть…

— Я думаю о другом, — вздохнул отец Никодим. — Признают ли меня дети убитого мной? Ведь придется когда-нибудь все им сказать, до того, как узнают сами от посторонних людей.

— Думаете — откроется? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Я убил их отца, человека, когда-то заразившего меня постоянным поиском соотношения зла и добра, позволяющего творить благо для его детей. Он будто мне мстит! Ведь если бы он успел до своей гибели совершить достаточно зла по отношению к собственным детям, так что они не могли вспоминать его без содрогания и ужаса, я смог бы в полной мере одарить их всем, на что способна моя душа, чувствующая вину перед ними. И у них был бы я, любящий отец, с кем они забыли бы отца настоящего. Но когда зла недостаточно, то люди, а дети тем более, легко забывают его. И потому не способны воспринять добро в полной мере. И потому остаются в несчастье, постоянно колеблясь между злом и добром, не всегда различая их. Разве не познали многие народы истинную ценность согласия и братской любви, лишь выбравшись из кровавой купели братоубийства преображенными?