— Мы бывали, отец Никодим, не раз в этой купели… Или забыли нашу историю? Я подумал о другом. Вот мы работали с вами шоферами. Часто на морозе мотор никак не заводился. Чихал, с трудом проворачивался, потом глох. Не это ли происходит с тем, что затеял Радимов? Какой такой мороз не позволяет раскрутиться? Вечная мерзлота в душах?

— Этого я не знаю… — сказал отец Никодим. — Могу лишь предположить, что каждому народу или человеку отведена своя мера страданий или своя цена, которую он должен заплатить за истину…

— Уже поздно, отец Никодим, — сказал я. — Утром встанем пораньше.

Утром я отвез его домой. Дорогой он молчал, глядя прямо на дорогу. Я думал о том, что предстоит. О том, что происходит. И о том, что следует сделать.

Когда мы подъехали к его дому, женщина с двумя детьми вышла к нам, держа их за руки. Она обняла отца Никодима, припала лицом к его груди. Дети стояли рядом и смотрели исподлобья.

Часть III

Часть III

1

1

В филармонию я приехал уже под вечер. Там все шушукались небольшими группками, а при виде меня смолкали и отводили глаза.

Что, уже началось? Я посмотрел на всякий случай на доску объявлений. Никаких новых приказов не было. Хотя, кроме меня, отдавать их было некому. Но мало ли…

— Всем на репетицию! — сказал я. — Вы что, не слышали?

— Это вы не слышали, — сказала мне староста. — Вышло распоряжение. Все руководители и начальники в нашем Крае должны пройти аттестацию. Без этого никого не допустят к работе.

Я смерил ее взглядом. Певичка не ах, строила глазки, постоянно напрашивалась на общественную работу, полагая, что этим можно компенсировать отсутствие вокальных данных.

— Где Елена Цаплина? — спросил я. — Я принял ее в наш хор. Она приходила?

— Приходила, — сказал наш концертмейстер. — Но у нее нет слуха! Не говоря уже о голосе.

— И вы ей об этом сказали.

— Дали понять, — улыбнулся он. — А что, Павел Сергеевич, решили заработать пару-тройку очков у новой власти? Ведь ее дядюшка как пострадавший, возведенный в сан мученика, теперь в фаворе.

— Павел Сергеевич хочет спасти нашу филармонию! — заговорили другие. — А вы с вашей принципиальностью, Борис Моисеевич, можете только все испортить! Не может петь? Ничего, потерпим. А то довели девчонку до слез и отослали… Разве можно так?

— Ну-ну… — саркастически заулыбался концертмейстер. — Ее примете, а меня увольте! Это я вам советую, если еще не догадались. И новой власти, то бишь аттестационной комиссии, так и доложите. Вас поймут и оценят. Гуд бай! Всем гуд бай!