Симон принес новозеландский совиньон-блан, а я все говорил и говорил. Я умолчал о попытке поджога моего дома, зато рассказал о чудаках в Сольвикене и его окрестностях: о братьях, которые живут друг с другом, о сестрах и братьях, которые живут друг с другом и не хотят обзаводиться собственными семьями. Наконец я опомнился:

– Я много болтаю?

– Ничего, – успокоила Бодиль. – Мне интересно.

– Я всегда завожусь, когда выпью слишком много кофе.

– Но ты не пил кофе после обеда, – удивилась она.

– Может, именно поэтому.

– Не волнуйся. – Она положила ладонь на мою руку. – Я здесь и никуда не денусь.

Я понял, что никогда не забуду этого момента. Ее мягкого прикосновения, невинной улыбки в ее глазах, выбившейся из прически пряди.

Я заказал Симону граппу и кофе.

Бодиль никогда не пила граппу. С ней как с суши: дело вкуса.

Она пригубила напиток и склонила голову набок.

Потом глотнула еще и поставила стакан:

– Спасибо, это было неплохо.

Так просто: «неплохо».

Мы спустились к гавани и пирсу.

Моросило, однако на море стоял полный штиль. О борта рыбацких лодок и парусников чуть слышно плескались волны. Свет маяков дрожал на воде залива.

– Здесь можно купаться? – спросила Бодиль.

– Подростки иногда забираются на маяк и ныряют оттуда. Вероятно, чтобы произвести впечатление на девочек. Я бы не рискнул.

– А что ты делаешь, когда хочешь произвести впечатление на девочек?

– Я слишком много говорю. Пляж немного дальше.