– Ты…

– Я был везде и со всеми встречался. Кто из них тебе больше понравился? Кто лучше удовлетворил? Бренда Фарр, Мария из Хальмстада, Анли из Капстадена? Сколько их было? И главное, как ты их выбирал?

– Ты ничего не докажешь.

– Почему? Думаю, Анли тебя опознает, как это сделала ирландка из Копенгагена…

– Так я и знал, – прошипел Бергстрём. – Мне следовало…

– Убить ее?

Бергстрём покачал головой, отставил трость и вышел в другую комнату.

Он принес оттуда кресло и поставил наискосок от скамьи Лизен. Потом поднял меня, подтащил и опустил на мягкое сиденье.

Я сидел как истукан.

– Итак, действие первое, – объявил Бергстрём. – Сейчас ты увидишь.

Он повернулся к граммофону, щелкнул тумблером. Послышался треск, механическое повизгивание, а потом из-под иглы полилось: «…got myself a crying, sleeping, walking, talking living doll…»[70]

Бергстрём встал у скамьи. Поднял над головой трость. Прищурился, словно прицеливаясь. В этот момент я вытолкнул себя из кресла, однако, не рассчитав силы, рухнул ничком и остался лежать на полу. Падая, я задел плечом ногу Бергстрёма, от неожиданности он потерял равновесие и отлетел к стене. В проигрывателе хрустнуло, игла со скрежещущим звуком побежала по пластинке, и Бергстрём рухнул на меня всем своим весом.

Я завопил от боли в правом подреберье.

– Черт, я-то думал, ты парализован! – закричал Бергстрём, вскакивая. Потом поднял меня за плечи. – Стоять можешь?

Но стоило ему отпустить меня, и колени мои обмякли. Бергстрём снова подхватил меня, усадил в кресло и повернулся к граммофону.

– Ты сломал ее, – заскулил он, осматривая пластинку. – Знаешь, как давно она у меня? Это от матери.

Если бы не боль в загрудине, я бы пожал плечами. Через пластинку пролегла трещина.

Бергстрём смотрел на меня мутными, без блеска, глазами. Потом медленно покачал у меня перед носом указательным пальцем и повернулся к Лизен:

– Она за это заплатит. Шесть дополнительных ударов. Это справедливость.

– Ты следил за мной в Копенгагене? – проговорил я.