Лизен рассказывала целый час, обогатив историю Бергстрёма новыми подробностями, в которые трудно было поверить.

Пока Анетта записывала на ноутбук то, что наговорила Лизен, я снял рубашку.

Выше пояса спереди и сзади мое тело превратилось в сплошной синяк, переливающийся всеми оттенками, от красного до фиолетового. Справа на ребрах красовалась чудовищная припухлость темно-бордового цвета.

– Перелома нет, но возможна трещина в кости, – резюмировал Арне, пощупав мои ребра.

– Уверен? – спросил я.

Арне кивнул.

– Это можно залечить и без врача.

– Только не надо разрезать сапоги, – предупредил я его. – Они слишком дорогие.

– Разумеется, – согласился Арне. – Лучше умереть в сапогах. Кажется, это из какого-то фильма.

– Да, припоминаю, – отозвался я.

– Я посмотрел много фильмов, – сказал Арне. – У нас в Андерслёве раньше работал кинотеатр.

– Сейчас там пиццерия, – вспомнил я.

Арне отправился на кухню за бинтом, я последовал за ним.

– Ты-то как себя чувствуешь? – поинтересовался я.

– Бывало хуже. Уж на что тяжело мне пришлось, когда умерла Свея, но я справился и с этим.

– А что тебе оставалось?

Арне вздохнул. Я прижал его к груди.

Арне был не из тех, кто лезет целоваться при каждом удобном случае, но он оценил мой порыв.

Лизен хотела ехать домой, но я уговорил ее остаться ночевать у Арне. Анетта согласилась составить ей компанию.

Арне дал Лизен крем, которым она перед сном смазала припухшие красные полосы на ягодицах.