- Повернись и раздвинь ягодицы.

Трусдейл повернулся, взял себя за ягодицы и развёл их в стороны. Шериф Баркли поморщился, вздохнул и просунул палец в анус Трусдейла. Трусдейл застонал. Баркли вытащил палец, снова поморщился, когда Трусдейл пустил газы и вытер палец о его рубашку.

- Куда ты спрятал её, Джим?

- Мою шляпу?

- Ты что, думаешь, что я залез к тебе в задницу в поисках шляпы? И в золе в твоей печи я лазил для этого? Умника из себя строишь?

Трусдейл натянул штаны и застегнул их. Он стоял босиком и дрожал. Час назад он был дома, читал газету и подумывал развести огонь в печи, но с тех пор, казалось, прошла вечность.

- Твоя шляпа лежит у меня в офисе.

- Тогда зачем ты спросил меня?

- Посмотреть, что ты скажешь. Мне нет дела до шляпы. Что я хочу знать, так это куда ты спрятал серебряный доллар этой девочки. Я не нашёл его ни в твоём доме, ни в твоих карманах, ни в твоей заднице. Ты почувствовал угрызения совести и избавился от него?

- Не знаю ни о каком серебряном долларе. Могу я забрать назад свою шляпу?

- Нет. Это улика. Джим Трусдейл, я арестовываю тебя за убийство Ребекки Клайн. Ты хочешь что-нибудь сказать по этому поводу?

- Да, сэр. Я не знаю ни о какой Ребекке Клайн.

Шериф вышел из камеры, закрыл дверь, снял со стены ключ и запер её. Язычки замка скрипели, проворачиваясь. В камеру в основном помещали пьянчуг и редко запирали. Он посмотрел на Трусдейла и сказал:

- Мне жаль тебя, Джим. В аду недостаточно жарко для человека, который сотворил такое.

- Такое? Что такое?

Шериф молча вышел, тяжело ступая.

Трусдейл оставался в камере, жратву ему приносили из «Маменькиного Сынка», спал он на койке, справлял нужду в помойное ведро, которое выносили раз в два дня. Его отец не приходил навестить его, потому что на восьмом десятке совсем выжил из ума. За ним ухаживали две скво - одна была из племени Сиу, а вторая из племени Лакота. Иногда они стояли на пороге заброшенной ночлежки и пели церковные гимны. Его брат отправился добывать серебро в Неваду.

Иногда в аллее напротив окна его камеры собирались дети и распевали: «Палач, палач, иди к нам». Иногда к его камере приходили мужчины и грозили отрезать ему причиндалы. Однажды пришла мать Ребекки Клайн и сказала, что повесила бы его сама, если бы ей позволили.

- Как ты мог убить мою доченьку? - спросила она у него сквозь зарешёченное окно. - Ей было всего десять лет, у неё в тот день был день рождения.