На водонапорную башню — массивное четырехэтажное сооружение из красного кирпича, возвышающееся практически в самом центре Житомира, возле филармонии — Радомский положил глаз уже давно, когда только начинал интересоваться рынком недвижимости (именно тогда, правда, по другой причине, и произошла у него первая стычка в длинной череде конфликтов, ссор и разборок с паном Киселевичем). Уж больно место было вкусное: тут тебе и исторический колорит, и удобное расположение, и все коммуникации… Хочешь — отель делай, хочешь — ресторан, хочешь — бордель открывай под видом массажного салона. Словом, есть где разгуляться.

Но с момента своей постройки башня (символ Житомира, памятник архитектуры, и прочее бла-бла-бла) находилась в ведомстве Горводоканала, который не придумал ничего лучше, чем разместить на первом этаже пункт приема платежей за воду. Как там, в пословице? И сам не гам, и другому не дам…

Из «Сковородки» в башню вела старинная дверь с ручкой в виде железного кольца. Официантка долго перебирала ключи, пока не нашла нужный. За дверью оказался полутемный коридор с тусклой лампочкой под потолком. Крепкие стены, не меньше метра в толщину, если судить по ширине покатых подоконников, были выкрашены уже облупившейся казенной краской гадко-рыжего оттенка. За ржавой решеткой справа был закуток диспетчера — стандартный, как в любой советской сберкассе, барьер с окошком для приема денег, письменный стол с телефоном и компьютером; этакое вкрапление современности в готический интерьер, книга жалоб и предложений в простенке между арочными окошками, похожими на бойницы. Чуть дальше, в глубине, стоял маленький холодильник и раскладушка, на которой посапывал ночной сторож (счастливый человек, мельком подумал Радомский).

Официантка свернула налево, опять зазвенела ключами, лязгнул замок очередной старинной двери, и в лицо пахнуло затхлой сыростью.

— Сюда, — шепотом сказала официантка. — Там лестница. Наверху отсидитесь. Вас закрыть?

— Нет, — Радомский сунул ей сотню. — Ключ дай, я изнутри закроюсь. Пшел вперед! — скомандовал он заторможенному Белкину и толкнул его в спину.

Лестницей не пользовались много лет. Клочья паутины, похожие на старые, истрепанные занавески, колыхались, щекоча лицо. Пахло гнилью. Во всем этом проклятом городе, подумал Радомский, пахнет гнилью. Хоть и не датское это совсем королевство. Каменные ступени были скользкими.

На четвертом, последнем, этаже башни когда-то стоял огромный бак с водой, а теперь голый дощатый пол покрывал толстый слой пыли. Сквозь окна, забранные витражами (местами выбитые куски стекла заменили фанерой и картоном), не пробивалось ни лучика света, и если бы не Белкин со своей зажигалкой, фиг что можно было бы разглядеть.