Людовик несколько минут стоял, прислушиваясь, то порываясь войти, то вновь отступая.

Наконец, на цыпочках, трогательный в своем наивном повиновении, он удалился, бормоча себе под нос:

– Отдыхай, дорогая Маргарита, отдыхай! Я же позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась!

Отойдя достаточно далеко для того, чтобы не быть услышанным, Людовик вновь перешел на свой стремительный шаг, темп которого лишь нарастал, как и бушевавший в короле гнев. Его Величество поспешно вошел в просторный зал, до отказу забитый приглашенными на охоту сеньорами.

– Король! – громовым голосом прокричал стоявший у дверей герольд.

Все головы склонились, воцарилась тишина.

– Господа, – сказал король, – охота отменяется!

И тотчас же, дрогнувшим голосом, добавил:

– Королева больна. У нее сильнейший жар.

При этих словах толпа этих суровых статных мужчин загудела подобно улею. С каждой секундой гул разрастался и наконец вылился в стенания, мольбы, проклятия.

– Это чей-то сглаз!

– Во всем виноваты эти проклятые евреи!

– Готов пожертвовать свою цепь и золотые шпоры шевалье Ордену всемогущего испанского святого Иакова Компостельского, дабы лихорадка отошла!

– Обязуюсь босоногим отправиться в Сен-Жермен-де-Пре и трое суток соблюдать абстиненцию!

– Собственноручно удавлю любого еврея, который попадется мне сегодня под руку!

– Сейчас же отправлю в Нотр-Дам три самые лучшие свечи!

Эти возгласы перемежались с проклятиями и мольбами, причем каждый из присутствующих вспоминал своего любимого святого, умоляя того даровать королеве выздоровление. Взрыв этой боли успокоил короля, который награждал любезными улыбками наиболее усердных на подношения и особенно отмечал ругательства.

Затем он удалился со словами:

– Если этого окажется недостаточно, проведем большую искупительную мессу.

В зале Совета Людовика ожидали несколько высокопоставленных сеньоров, которых король отослал со словами: