Привычно согнав складки на гимнастерке под командирским ремнем, поправив фуражку, пошел к двери, в коридор, где в голове строя поджидал старшина, толкнул створку двери и не мог не порадоваться бросившейся в глаза безукоризненной четкости двух шеренг, замерших под зычное «Смирно!», внимательно выслушал рапорт, дивясь охватившему его сразу спокойствию.

Как никогда раньше, почти буднично, провел боевой расчет, полагая, что людям больше импонирует эта его суховатость и четкость постановки служебных задач.

Закончил боевой расчет теми же словами, что и всегда, но после короткого «Р-разойдись!» люди почему-то остались в строю, и это его удивило.

— Р-разойдись! — громко повторил за ним старшина.

Не расходились, смотрели в упор, ждали других слов, кроме сказанного в порядке служебной необходимости, не тех, повторяемых изо дня в день на каждом боевом расчете, — новых.

— Ребята, — проговорил он и поймал себя на мысли, что повторяет гражданское слово в обращении к подчиненным, чего никогда раньше не позволял ни себе, ни младшим командирам. — Вы ждете от меня дополнительной информации? Какой? Я могу лишь догадываться. У меня нет новых данных. Не знаю, имеет ли их командование отряда или комендатуры. Вряд ли. Правда, не исключена военная хитрость: до поры, до нужного момента части Красной Армии стоят на тыловых подступах в готовности поддержать нас. Вполне возможно такое. Не хотят преждевременно себя обнаружить. Очень даже возможно. — Он ухватился за спасительное предположение, хотел развить его в том же плане. И неожиданно по лицам бойцов, скорее чутьем, нежели зрением, угадал, что эти надежды в первую очередь нужны ему, а не им, и он не вправе делать безответственных заявлений. — Не будем гадать, — прервал он себя. — Дело покажет. — И сухо добавил после небольшой паузы: — А сейчас ужинать. Внутренний распорядок не отменен. Все.

Строй сломался.

Иванов повернул к канцелярии, но пограничники его окружили, ближе всех подошел Новиков.

— Опять вопросы? — спросил Иванов.

— Никак нет, товарищ старший лейтенант. — Новиков на секунду запнулся. — Личный состав просит вас поужинать с нами.

«Просит! — больно укололо непривычное слово. — Не зовут, а просят. Неужели я так далек от них? Или перестал понимать?»

До него не дошло другое звучание слова; тот единственный смысл, выражавший воинское единство и солидарность перед лицом близкой опасности, которая одинаково угрожала им и ему и была принята подчиненными как неизбежное, — этот нескрытый смысл, лежавший поверху, он постиг намного позднее, забежав в затемненную одеялами казарму, где крутили киноленту о Богдане Хмельницком, и бойцы, едва завидев его, наперебой звали к себе.