Совершенно ошеломленный, Шале не знал, что и ответить. Стало быть, его демарш был совершенно бесполезен. Он предал – так как теперь он не питал больше иллюзий касательно своего поступка, – и это предательство не принесет ему никакой пользы. О прощении, о забвении, на которые он надеялся, теперь не могло быть и речи…

Ришелье несколько секунд разглядывал молодого дворянина, наслаждаясь отразившимся на его лице замешательством.

Однако гордость и врожденное величие души скоро взяли верх над графом.

– Вот моя шпага, монсеньор, – сказал он, вытащив ее из ножен и протянув эфесом вперед кардиналу. – Приказывайте: в какую тюрьму мне отправиться? Я готов. Надеюсь, однако – и на сей раз, полагаю, вы не станете оспаривать ценность подарка, – что своей кровью я смогу купить прощение для моих друзей. Не откажите мне в этом последнем утешении, монсеньор, прежде чем передать меня в руки ваших гвардейцев.

Кардинал снова улыбнулся, но на этот раз так добродушно, что Шале пришел в недоумение.

Движением руки он отстранил шпагу молодого графа.

– Полноте, господин де Шале, – сказал он, – кто говорит о крови… о тюрьме!.. Если вы смотрите на это дело так серьезно, то моя обязанность – низвести его до настоящей оценки. И для начала, господин граф, знайте, что сколь запоздалым бы ни было ваше признание, я все же вас поздравляю, поздравляю от всего сердца. Да… Мне было бы больно узнать, что такое прекрасное имя, как ваше, замарано изменой!

– Господин де Валансе, побуждая меня к данному демаршу, говорил то же самое! – произнес Шале.

– Я всегда считал командора де Валансе человеком здравомыслящим, – заметил первый министр. – Что ж, господа… если бы опасность угрожала только мне, не думаю, что я стал бы сильно заботиться о сохранении столь несчастной жизни, жизни, за которую, несмотря на все стремления к благому на службе королю, я нажил одних лишь врагов… Но ведь эти заговорщики ставят под угрозу славу его величества, спокойствие всего нашего государства. Тем не менее, видит Бог, я не желаю из-за собственной персоны возбуждать гнев короля против особ, так близко к нему стоящих! Пусть он сам вершит правосудие, я же ни за что на свете не хочу вмешиваться в это дело. Так что, господа, порешим на том, что я вас не видел… и вы мне ничего не говорили.

– Но… – вскричал Шале, не понимая, к чему клонит Ришелье.

– Но дайте же мне закончить! – продолжал кардинал уже более суровым тоном. – Если я и прощу… то сделаю это, когда и где мне будет угодно. Прежде всего, господин граф, вы должны обещать мне не говорить ни слова о нашей встрече госпоже де Шеврез.