Вынужденные присутствовать при этом чудовищном зрелище, солдаты, стоявшие там, были бледны и старались повернуться спиной к этому дому, около которого толпилось уже более сотни любопытных крестьян.
Вдруг, когда Лафемас, этот коршун в человеческом обличье, удостоверился, испустил ли дух последний повешенный, на дороге, шедшей из Парижа, раздался топот несущейся галопом лошади.
С головой ушедший в свое гнусное занятие, Лафемас не обратил на этот шум внимания.
Но крестьяне, заметив всадника, вскричали:
– Да это же мэтр Гонен!
– Мэтр Гонен! – повторил Лафемас, вздрогнув, и затем добавил тихо: – Но не сошел ли и он тоже с ума?
Однако Гонен был не сумасшедший. Еще издали он мог видеть эту ужасную декорацию на своем доме… А между тем он лишь сильнее стал погонять лошадь…
Толпа расступилась, чтобы дать ему дорогу; он соскочил на землю перед самым Лафемасом и сказал твердым голосом:
– Вы меня не ждали, не правда ли, монсеньор? Однако же я здесь. Позвольте мне только проститься с женой, и я весь ваш. О! Вы ведь не подумаете, что я хочу скрыться, раз уж я сам пришел сюда? Впрочем, когда вы меня повесите вместе с этими храбрыми господами, я сочту это скорее за услугу, чем за наказание. Моя дочь умерла… понимаете? Моя дочь умерла! Что мне делать без нее на свете! Я хочу скорее соединиться с ней.
Мэтр Гонен бросился внутрь гостиницы.
Негодяй не думал, что Бог готовил ему новое горе. Он подошел к жене, чтобы сказать ей: «Я ее видел… я ее поцеловал… возьми с моих губ этот последний поцелуй… прости меня и прощай навеки…»
Но при виде этого безжизненного и неподвижного взгляда он в испуге отпрянул…
Отпрянул, услышав этот пронзительный голос: «Заходите, господа, заходите! Погадаем! Прошлое, настоящее и будущее!.. Всего лишь два су».
– Марселина! – пробормотал он, – Марселина!
– Всего лишь два су! – продолжала она.
– Ох! Проклят! Проклят! – взвыл Гонен, закрывая лицо руками.
* * *
Тринадцатая веревка была привязана.
Лафемас был не из тех людей, которые оставляют человека безнаказанным лишь потому, что небо его уже поразило!
К тому же Гонен сам пришел просить наказания, стало быть, Лафемасу не оставалось ничего иного, как его удовлетворить.