— …получил ранение и нуждается в помощи, — докончил Тимко.
— А мы тут!.. — резко, уверенно, как будто это и не он сидел здесь в оцепенении еще минуту назад, вскочил на ноги Аполлон.
Из-под ноги у него сорвался комок сухой земли. Совсем маленький. Сорвался и зашуршал по косогору в сухом бурьяне. В другой раз, возможно, никто бы этого и не услышал, но теперь, в напряженной и таинственной тишине, шелест комочка прогремел настоящим громом…
Услышав этот неожиданный шорох, Парфен Замковой, понимая, что он с парашютом все равно виден отовсюду, громко предупреждает:
— Не подходить! Стрелять буду.
Шорох обрывается, затихает и больше не повторяется.
Парфен, держа пистолет в руке, минуту выжидает, закусив губу, пересиливая боль. Не дождавшись отклика на свое предупреждение, допуская, что шорох, быть может, исходит вовсе не от человека, на всякий случай еще раз произносит твердым и на редкость ровным голосом:
— …Почему ты прячешься? Я знаю, что здесь кто-то есть! Кто?!
И, к величайшему своему удивлению, сразу же слышит в ответ:
— Дядя, не стреляйте, это мы!
Голос мальчишеский, ломкий, но страха в нем вроде бы нет, только волнение. Кажется, даже радость. Вот так оказия! Не хватало сейчас только детей! Откуда они здесь взялись? Или, вернее, куда это он так неудачно (а гложет, и удачно?) приземлился?
— Кто же вы такие?
— Стреха, Цвиркун и Окунь! — поспешно, как когда-то в школе, отвечает Аполлон.
— Гм… — довольно растерянно резюмирует Парфен, не зная, как ему с этими цвиркунами[12] быть дальше. — А сколько же вас? — спрашивает просто так, лишь бы выиграть время.
— Да трое же!.. — удивленно отвечает все тот же голос.
— Гм… тогда так… тогда двое стоят на месте, а один — ко мне! — уже по-военному приказывает Парфен. — Только не вздумайте чего-нибудь!.. Я вас вижу, шутить не буду… Ежели что, не успеете и «мама» сказать.
— Да вы ничего не думайте, мы свои!
— А чего ж тут думать! Давай сюда.
— Сейчас я! — После этого приглушенный короткий шепот и снова громко: — Иду!.. Только вы не стреляйте! Руки у меня пустые. Вот! Смотрите сами.