Петро выжидает — напряженный, подтянутый, готовый к любой неожиданности: побежать, упасть на землю, нажать на спуск автомата или швырнуть гранату. Он весь — внимание, весь — слух и зрение. Глаза широко открыты, ноги как пружины, одна рука сжимает гранату, другая — автомат… Как это начнется? И чем закончится? С чего придется начинать — с автомата или с гранаты?..

Ожидание долгое, напряжение невыносимое. Время, казалось, тянется не минутами, а по крайней мере часами.

А потом все закружилось вихрем, так что разведчик не успевает фиксировать в памяти свои и чужие действия. Все происходит как бы само по себе, как бы в тумане. А он — Петро — просто стоит и слушает, наблюдает все это со стороны…

Разом возникает, надвигаясь, монотонный однообразный гул. Слитный, будто дружный дождь по соломенной крыше, шорох ног… И, прорываясь сквозь этот шорох, где-то совсем близко хриплый, скрипучий голос:

— Дистанцию!.. Мать вашу так… Не разрывайся! В отару не сбиваться, болваны!.. Дистанцию!..

Рядом, всего в трех шагах, качнулась и отошла в сторону ветка бузины. И, будто из воздуха появившись, высунулась чья-то харя… В почти такой же, как и у Петра, пилотке, только надетой почему-то поперек, под круглым носом тараканьи рыжие усы, круглый разинутый рот и такие же округленные, испуганно-застывшие глаза. На какой-то бесконечно длинный миг эта физиономия упирается невидящим взглядом в лицо Петра, будто ожидая чего-то необычного — взрыва, выстрела, и потом вдруг облегченно вздыхает:

— Х-ху!.. Ну, что там?..

— А что? — внешне спокойно, но каким-то деревянным голосом переспрашивает в свою очередь Петро.

— Что ты там видишь?

— Тебя вижу.

— Э!.. Слушай, давай лучше вместе… Ближе друг к другу. Не так страшно.

— Давай! — охотно соглашается Петро, сбрасывая внезапное оцепенение. — Эй, Павло, давай-ка ближе!

Рыжий полицай с тараканьими усами, пожилой уже мужчина, медведем проломившись сквозь кусты, подходит к хлопцам.

— Тю!.. — восклицает не то с досадой, не то с удивлением. — А я думал…

— Индюк думал и сдох, — почти механически парирует Петро.

Где-то позади, удаляясь, вероятно двигаясь вдоль цепи, сыплет матом обладатель скрипучего голоса:

— В отару, в отару не сбивайтесь, как овцы… так вас… растак!..

Рядом с хлопцами и рыжим уже ломятся через кусты еще четверо или пятеро. В синем мундире, в изодранном немецком кителе, в черном пиджачке с белой повязкой на рукаве, а один в зеленой, такой, как и у парашютистов, стеганке.

— А я думал, Петро, — совсем уже осмелев среди людей, заканчивает усатый.

— Так я же Петро и есть! — улыбается в ответ Гаркуша.