Резкая прямота ответа, нежданно и будто непроизвольно слетевшего с языка, удивляет саму Лолиту. На мгновение задержав дыхание, она в растерянности не решается отвести глаза от Пепе Лобо, который смотрит на нее очень серьезно. Может быть, не стоило так говорить, в тревоге спрашивает она себя. Заходить так далеко. Совершенно очевидно, что она никогда бы не сделала такого признания ни дону Эмилио, ни Мигелю. Да и никому на свете. Слишком она для этого горда и благоразумна. Слишком хорошо знает свой город. И вдруг чувствует — капитан видит то и другое с такой ясностью, словно читает эти мысли, проносящиеся у нее в голове. И, как ни странно, от этого она успокаивается.

— Соваться туда — самоубийство, — говорит корсар после долгого молчания.

Они остановились у парапета стены — как тогда, в ночь карнавала, думает Лолита — и смотрят, как вдалеке, над водой, зыблемой ветром у камней бастиона Кочинос, поочередно вспыхивают и потом сливаются в единую прямую линию одиночные тусклые, дрожащие огоньки за мысом Рота, до которого — шесть миль взъерошенного моря в белых пенных барашках.

— При таком-то ветре, — продолжает Пепе Лобо, — можно разве что развернуться у французского форта на Санта-Каталине и вслед за тем подойти где-нибудь совсем близко к берегу… Но это значит — трижды подставить борт их пушкам.

— Ночь безлунная. Это даст несомненное преимущество.

— И добавит трудностей. Повысит риск. Как пройти впотьмах скалы Гальинаса?.. Там очень «грязная» вода.

Моряк опирается обеими руками о парапет, будто стоит на мостике, и — отмечает Лолита — смотрит на море, словно с палубы своей «Кулебры». У него лицо человека замкнутого и нелюдимого, который ни на море, ни на земле ничего не принимает как само собой разумеющееся. Не доверяет никому и ничему.

— Однако добраться мало, — продолжает он, — надо будет еще взять на абордаж бригантину и справиться с теми, кто окажется на борту. Без шума это сделать не получится. Не говоря уж о том, что рядом стоит на якоре отлично вооруженная фелюга: у нее — две карронады по двенадцать фунтов и четыре шестифунтовые пушки… И вы хотите, чтобы я подставил «Кулебру» под огонь береговых батарей, взял на абордаж «Марка Брута» и еще выдержал схватку с фелюгой?

— Да. Именно это я и хочу.

И, слушая собственные слова, Лолита говорит себе: господи боже, не знаю, откуда берется у меня такая трезвость мысли, но будь благословенна она и та нужда, что позволяет мне говорить с ним и сохранять хладнокровие. Спокойствие, которое не дает кинуться к нему, прильнуть всем телом и сделать так, чтобы он снова поцеловал меня.