Когда солнце скрылось за крутыми, обрывистыми берегами, обрамляющими Марина-Гранде, зажглись лампочки картонных и бумажных фонариков. Электрический свет, горящий в траттории Стефано, не так ярок и резок, как тот, что минуту назад истаял окончательно, скользнув последним лиловым отблеском по краю неба, по кромке воды. Он мягко растушевывает черты женщины, сидящей перед Максом, стирает следы протекших лет с ее лица, отчего на нем проступает прежний, безупречно вычерченный абрис, возвращая Мече былую редкостную красоту.

— Вот уж не думала, что шахматы смогут так перевернуть мою жизнь… — говорит она. — Впрочем, перевернул ее мой сын… А шахматы — это так… не более чем привходящие обстоятельства. Был бы он, к примеру, музыкантом или математиком, произошло бы то же самое.

Сегодня еще тепло. Легкий кремовый жакет висит на спинке стула; широкое платье лилового полотна, простое и изящное, оставляет на виду руки и подчеркивает все еще стройную фигуру Мечи, а она, похоже, сознательно пренебрегает модой на яркие цвета и короткие юбки, которой волей-неволей следуют даже дамы не первой молодости. На шее поблескивают три витка жемчужного колье. Макс неподвижно сидит напротив; проявляемый им интерес кажется лишь данью обычной вежливости. Нужно сильно постараться, чтобы узнать в этом седом джентльмене шофера доктора Хугентоблера: слегка подавшись вперед, он слушает собеседницу, а на столике перед ним стоит стакан, который он едва пригубил, верный нерушимому правилу: когда затеваешь большую игру — обходись без спиртного. Джентльмен безупречно держится и прекрасно одет — темно-синий приталенный блейзер, серые фланелевые брюки, голубая рубашка «оксфорд», коричневый галстук в точку.

— А может быть, и не то же самое, — продолжает Меча Инсунса. — Мир профессиональных шахмат — сложный мир. Предъявляет свои требования. Навязывает особый стиль жизни. Накладывает особый отпечаток на тех, кто обитает в нем.

Она замолкает, задумавшись, опускает голову, меж тем как закругленный холеный ноготь, не покрытый лаком, скользит по ободку пустой кофейной чашки.

— В моей жизни, — произносит она спустя несколько секунд, — возникали крутые повороты, определявшие все дальнейшее… Вот, например, смерть Армандо во время гражданской войны… Я обрела свободу, которой, может быть, и не хотела, в которой не нуждалась… — Осекшись, она вскидывает глаза на Макса и добавляет, как бы примиряясь с неизбежным: — А в другой раз — когда обнаружилось, что мой сын с самого детства одарен необыкновенными способностями к шахматам…