— Да. Я же и говорю: молодой обольстительный негодяй. Тем и жил.

— Нет, — учтиво возражает он. — Мне это помогало жить — что не одно и то же… Бывали тяжкие времена. Да, в сущности, все мы таковы.

Он произносит эти слова, глядя на ее колье, и Меча замечает его взгляд.

— Помнишь его?

Макс принимает вид джентльмена, оскорбленного в лучших чувствах:

— Конечно.

— Впрочем, да, ты и должен помнить, — она на миг прикасается к жемчугам. — То, что было в Буэнос-Айресе. То, что кончилось в Монтевидео. Все то же.

— Как я мог забыть? — Старый жиголо делает подобающую случаю меланхолическую паузу. — По-прежнему великолепно.

Но погруженная в свои мысли женщина не обращает внимания на эти слова.

— И тот случай в Ницце… Как ты использовал меня, Макс… И какой же дурой я была тогда. Твоя проделка стоила мне дружбы с Сюзи Ферриоль, не говоря уж обо всем прочем. И больше я ничего о тебе так и не узнала. Никогда.

— Не забудь, меня искали. Мне пришлось скрыться… Эти убитые… Безумием было бы оставаться там.

— Я и не забыла… Ничего не забыла. Я все помню. Даже то, что тебе это послужило идеальным предлогом.

— Ты ошибаешься… Я…

Она предостерегающе вскидывает руку:

— Лучше не продолжай… Испортишь такой приятный ужин.

И, продолжая движение руки, протягивает ее через стол, на мгновение дотрагивается до щеки Макса. Тот инстинктивно прикасается губами к ее уже отдергивающимся пальцам быстрым, скользящим поцелуем.

— Видит бог… За всю жизнь я не видел женщины красивей, чем ты.

Меча Инсунса достает из сумочки пачку «Муратти», сжимает сигарету губами. Макс, перегнувшись через стол, щелкает золотым «Дюпоном», который еще несколько дней назад лежал в кабинете доктора Хугентоблера. Женщина выпускает дым, откидывается на спинку стула.

— Глупости не говори.

— Ты все еще красива, — стоит на своем он.