Я заспорила, не желая принимать таких благодеяний, таксист стоял на своем. Потом я, извиняясь за свою нечуткость, пыталась засунуть купюры ему в карман, а «граф» Онорато сопротивлялся и, время от времени оборачиваясь к швейцару, с улыбкой наблюдавшему за нашим единоборством, скороговоркой выпаливал несколько слов на неаполитанском диалекте – видно, призывал его в свидетели поношения, которому подвергался. Это было по-настоящему забавно, а разрешилось все, когда я уплатила ему тридцать евро за то, что стоило десять.

– Если понадобится такси, я к вашим услугам, синьора, – сказал он на прощание, сунул мне визитку и, с ревом рванув с места, скрылся в потоке.

– Он в самом деле граф? – спросила я швейцара, подхватившего мой чемодан.

– Семейное прозвище, – объяснил тот, все еще улыбаясь. – По наследству от отца досталось. Большой мошенник был и выдавал себя за графа, пока его не упрятали в Поджореале.

– Куда?

– Так называется наша тюрьма.

Я остановилась в «Везувии», благо все расходы оплачивал Маурисио Боске и грех было не воспользоваться такой возможностью. На этом этапе, особенно после происшествия в Вероне и неприятного разговора с Бискарруэсом, я не испытывала никаких угрызений совести, когда раздвинула шторы в роскошном номере и увидела под балконом Лунгомаре, а перед собой – замок Дель’Ово и Неаполитанскую бухту, за которой на голубовато-сером горизонте угадывались Капри и побережье Сорренто. Разобрала чемодан, подключила ноутбук к Интернету и все утро работала. Потом сделала несколько телефонных звонков, спустилась, попросила у портье план города, разложила его по столу на террасе ресторанчика напротив отеля, где обедала, наслаждаясь почти весенним теплом, и тщательно изучила. Потом выпила две чашки кофе, вышла и совершила долгую прогулку до площади Беллини. Время от времени, останавливаясь у витрины или на светофоре, я словно бы невзначай оглядывалась, проверяя, не следят ли за мной. Ничего подозрительного не заметила, но в таком городе, как Неаполь, ручаться нельзя.

Нико Паломбо обитал в просторной студии типа лофт с великолепным окном на юг, откуда за крышами и террасами виднелась звонница собора Сан-Пьетро. Кроме запахов свежей краски и политуры весь дом был буквально пропитан атмосферой напряженного творчества. К стенам прислонены большие картины в подрамниках, рабочий стол на чурбаках завален листами ватмана и картона. В раковине вперемежку с немытой посудой громоздились флаконы из-под растворителя, аэрозоли, перепачканные краской склянки. Из музыкального центра, погребенного под грудой дисков, неведомый мне рэпер на неаполитанском диалекте и чрезвычайно напористо призывал разбомбить остров Лампедуза вместе со всеми иммигрантами. Missili, missili[750], – требовал он без обиняков, перемежая слова выразительными звукоподражаниями типа «пумба-пумба» – это означало разрывы бомб, накрывших цель, – и «буль-буль-буль» – это, вероятно, Лампедуза погружалась в море. Ну или я так поняла.