В Мадриде Гонсалес Браво неустанно повторял слова, произнесенные им в день принятия полномочий в конгрессе:

— Мы правительство, противостоящее революции; страна нам доверяет, и заговорщики останутся ни с чем. Не я возглавляю Совет министров, но тень самого генерала Нарваэса!

Однако мрачная тень Всадника из Лохи была мятежникам нипочем. Зная об их приближении, генералы, которые некогда без зазрения совести резали простой народ, ныне толпами переходили на сторону революции или по крайней мере собирались примкнуть к ней, когда она будет победно завершена. На своем курорте в Лекейтио, вдали от мадридской суеты Изабелла II чувствовала себя все более неуверенно. Последней ее надеждой и опорой был генерал Песуэла, граф Честский. Любовно поглаживая рукоять генеральской сабли, он то и дело заверял королеву в своей верности:

— Если надо умереть, защищая королевский двор, мы умрем. В этом долг истинного солдата.

Ссылаясь на эти напыщенные фразы, правительственная пресса старалась успокоить народ, вовсю трубя о возрастающем королевском престиже. В моду вошел пущенный кем-то куплет:

А в жизни дона Хайме тем временем произошло печальное событие: он лишился ученицы. Адела де Отеро больше не приходила на его занятия. Ее частенько видели то там, то здесь неизменно в сопровождении маркиза: то они не спеша прогуливались в Ретиро, то ехали в шарабане по Прадо, то их встречали в театре Россини, то в ложе Сарсуэлы. Жестикулируя веерами и осторожно подталкивая друг друга локтями, мадридские аристократы восторженно перешептывались: кто же эта таинственная незнакомка, так умело взявшая в оборот Луиса де Аялу? Однако никто не мог сказать толком, откуда взялась эта дама; ничего не было известно ни о ее семье, ни о связях, ни о друзьях, за исключением уже упомянутого маркиза. Как минимум пару недель самые досужие столичные сплетницы, сгорая от любопытства, наводили справки и строили предположения, но в конце концов и они признали себя побежденными. О незнакомке было известно лишь одно: эта молодая женщина недавно приехала из-за границы, и, вероятно, именно по этой причине некоторые особенности ее поведения шли вразрез с принятыми в свете правилами.

Глухие отголоски этих пересудов в один прекрасный день достигли ушей дона Хайме, встретившего их с должным мужеством. Учитель фехтования продолжал ежедневно посещать дом Луиса де Аялы. Руководствуясь природным благоразумием и тактом, он ни разу не полюбопытствовал, как поживает его бывшая ученица; маркиз тоже не упоминал ее имени. Лишь однажды, когда они, как обычно, попивали херес после удачного поединка, маркиз опустил руку ему на плечо и, смущенно улыбнувшись, произнес: