– Вас не интересует то, что мне удалось узнать?

– Меня не интересует ничто из того, что как-то связано с вами.

Бонафе обиженно поджал мокрые губы, все еще растянутые в мерзкой маслянистой улыбке.

– Жаль, падре, жаль. Мы могли бы прийти к соглашению. А я шел к вам с щедрым предложением. – Он кокетливо подвигал толстым задом. – Вы рассказываете мне что-нибудь об этой церкви и ее священнике – такое, что я смог бы напечатать, а я взамен предоставлю вам кое-какие данные… – Он осклабился еще шире. – И мы ни словом не коснемся ваших ночных прогулок.

Куарт застыл на месте, не веря своим ушам:

– О чем это вы?

Журналист был явно доволен тем, что ему удалось расшевелить несговорчивого собеседника.

– О том, что мне удалось разузнать касательно отца Ферро.

– Я имею в виду, – Куарт произнес это очень спокойно, пристально глядя на него, – ночные прогулки.

Бонафе махнул пухлой ручкой с отполированными ногтями, как бы говоря: да это вовсе не важно.

– Ну, как вам сказать… Вы же сами знаете. – Он подмигнул. – Ваша активная светская жизнь в Севилье…

Куарт стиснул в здоровой руке ключ, мысленно прикидывая, не воспользоваться ли им как оружием. Но это было совершенно невозможно. Невозможно, чтобы священник – даже такой, напрочь лишенный христианского смирения, как Куарт, и выполняющий такие обязанности, как он, – подрался с журналистом из-за даже не произнесенного вслух женского имени: среди ночи, всего в двух десятках метров от дворца архиепископа Севильского и всего через несколько часов после публичной сцены с участием ревнивого мужа. Даже сотрудника ИВД за куда меньший проступок наверняка отправили бы в Антарктиду обучать катехизису тамошних пингвинов. Поэтому Куарт невероятным усилием воли сдержался и не дал гневу затуманить себе голову. Теоретически Тот, Который Наверху, говорил, что мщение – его дело.

– Я предлагаю вам заключить договор, – настаивал тем временем Бонафе. – Мы обмениваемся парой-тройкой фактов, я оставляю вас в покое, и мы расстаемся друзьями. Можете поверить мне. Если я журналист, это еще не значит, что у меня нет своего морального кодекса. – Он театральным жестом прижал руку к сердцу; маленькие глазки цинично поблескивали из-под набрякших век. – В конце концов, моя религия – это Истина.

– Истина, – повторил Куарт.

– Вот именно.

– И какую же истину вы собираетесь поведать мне об отце Ферро?

Бонафе снова изобразил на лице свою подобострастно-заговорщическую улыбку,

– Ну, в общем… – Он замялся, рассматривая свои отполированные до блеска ногти. – У него были кое-какие проблемы.