– Угадай, какой сегодня день.

– Среда, – едва слыша сам себя, пробормотал он, но все же сделал слабую попытку возразить: – У меня остался еще один день.

Две тени приблизились. На темном фоне каждой из них – у одной повыше, у другой пониже – светилась огненная точка сигареты.

– Плохо у тебя с бухгалтерией, – сказал Цыган Майрена. – У тебя остался один час, потому что четверг начинается сегодня ночью, ровно в двенадцать. – Он зажег спичку; язычок огня выхватил из темноты руку с обрубком мизинца и циферблат часов. – Один час и пять минут.

– Я заплачу, – выдавил из себя Перехиль. – Клянусь вам.

Послышался дружелюбный смех Цыпленка Муэласа.

– Ну конечно. Поэтому мы посидим тут, на этой скамейке, все втроем. Составим тебе компанию, пока наступает четверг.

В полной панике Перехиль огляделся по сторонам. Воды реки – это не убежище: с таким же успехом можно пытаться скрыться, удирая по пустынной набережной. В принципе сумма, которая была при нем, могла бы временно решить проблему, но имелось два «но»: во-первых, она не покрывала полностью долга Перехиля ростовщику, а во-вторых, он не сумеет оправдаться в ее потере перед Пенчо Гавирой, которому задолжал уже в общей сложности одиннадцать миллионов. Это не считая похищения старого попа, назначенной встречи с сеньорой и долговязым священником и того, какие лица будут у дона Ибраима, Удальца из Мантелете и Красотки Пуньялес, если он оставит их с носом. А плюс к тому – мертвец в церкви, полиция и целый букет прочих прелестей. Он снова посмотрел на черную поверхность реки. Ей-богу, дешевле будет прыгнуть в воду и утопиться.

Он испустил глубокий, очень глубокий вздох и достал пачку сигарет. Затем взглянул на высокую тень, потом на маленькую, смиряясь с неизбежным. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанское, подумал он.

– У вас есть спички?

Цыган Майрена еще не успел чиркнуть спичкой, как Перехиль уже во весь дух несся по причалу назад, к Трианскому мосту, несся так, словно от этого зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было.

На какое-то мгновение ему показалось, что он спасен. Он бежал, стараясь дышать равномерно – раз-два, раз-два; кровь колотилась в висках и в сердце, а легкие жгло так, будто их выдирали из груди и выворачивали наизнанку. Он мчался почти вслепую, слыша сзади топот четырех ног, ругань Цыгана Майрены, сопение Цыпленка Муэласа. Пару раз ему показалось, что его хватают за плечи и за ноги, и, обезумев от ужаса, он припустил еще быстрее, чувствуя, как увеличивается расстояние между ним и его преследователями. Огни автомобилей на мосту быстро приближались. Лестница, смутно вспомнил он. Там есть лестница, где-то слева, а наверху уже улицы, огни, машины, люди. Он свернул направо, приближаясь к стене наискосок; что-то ударило его в спину, и он, вскрикнув, еще прибавил ходу. Вот она, лестница: он, скорее, угадал, чем увидел ее очертания в темноте. Он сделал последнее усилие, но ему становилось все труднее координировать движения ног. Они цеплялись за что-то, спотыкались, земля уходила из-под них. Легкие болели, как одна сплошная живая рана, и не находили воздуха, чтобы вдохнуть. Так он добрался до подножия лестницы и успел мельком подумать, что, может быть, ему все-таки удастся. Тут силы покинули его, и он рухнул на колени как подстреленный.