Куарту было все равно. Выяснением, кто прав, а кто виноват, можно заняться и потом. А сейчас самое главное – добраться до отца Ферро прежде, чем это сделает полиция. Виновен тот или нет, он является служителем Церкви, а Церковь не может ограничиться ролью наблюдателя.

– Где они его держат?

Взгляд Макарены выразил колебание, но только на миг.

– Он жив и здоров, а находится на каком-то судне, стоящем у старого аренальского мола… Пенчо позвонит, когда все уладится. – Она сделала несколько шагов по комнате, взяла со стола сигарету и достала из-за декольте зажигалку. – Он предлагает передать его мне, а не полиции, в обмен на мир. Хотя что касается полиции, это явный блеф.

Куарт с облегчением перевел дыхание. По крайней мере, эта часть проблемы решена.

– Ты собираешься рассказать матери?

– Нет. Лучше, чтобы она ничего не знала, пока все не устроится. Это известие может просто убить ее. – Она горько повела бровями, по-прежнему держа в одной руке зажигалку, в другой – незажженную сигарету, о которых, казалось, забыла. – Если бы ты только слышал Пенчо, – прибавила она. – Любезный, внимательный, весь к моим услугам… Он знает, что почти выиграл партию, и пытается купить нас на несуществующую альтернативу. Дон Приамо не может скрыться, когда его освободят.

Она проговорила это холодно, поглощенная своей единственной заботой – заботой об отце Ферро. Куарт слушал ее почти с отчаянием, вызванным отнюдь не ее словами. Всякий раз, когда какое-либо движение или жест Макарены пробуждали воспоминания о недавно случившемся, его охватывала бесконечная, безнадежная печаль. После того как они были так близки, вместе побывали там, где стираются все границы и теряет смысл все, кроме разделенного одиночества и нежности, она снова отдалялась. Еще не настало время определять, что дала священнику Лоренсо Куарту и что отняла у него теплая плоть этой женщины; но фигура преданного им храмовника маячила перед его мысленным взором, преследуя его как укор совести. Все это было огромной старой западней, ловушкой, где протекала эта спокойная река, по которой плыло ничего не щадящее время, унося с собой знамена хороших солдат. У Куарта Севилья отняла слишком много, оставив взамен лишь болезненное ощущение самого себя. Он жаждал барабанного боя, который вернул бы ему покой.

Вернувшись из своего далека, он увидел прямо перед собой темные, эгоистичные глаза Макарены. Однако ее интересовал не Куарт. Он не разглядел в них ни медовых переливов, ни лунного света, трепещущего в листьях бугенвилий и апельсиновых деревьев. В них не было ничего, имеющего отношение к нему; и на мгновение агент ИВД задался вопросом: что, черт побери, он еще делает тут, отраженный в этих чужих глазах?