– Он шантажировал всех подряд, – вставил Куарт.

– Может быть, из-за этого. Но, договорились ли они о встрече, или она произошла случайно, суть дела в том, что старик убил его, и точка. Больше никаких подробностей. Он только сказал еще, что потом запер дверь ризницы и оставил его внутри.

– В исповедальне? Навахо покачал головой.

– Он не говорит. Но мои люди реконструировали ход событий. По-видимому, Бонафе поднялся на леса возле главного алтаря, к статуе Пресвятой Богородицы. Судя по всем признакам, священник тоже поднялся. – Как обычно, он сопровождал свой рассказ выразительными жестами: плавно поднял одну руку, перебирая двумя пальцами, как будто они карабкались на леса, потом проделал то же самое другой рукой, – Там они поссорились, начали драться или что-нибудь вроде этого. В общем, Бонафе свалился – или его столкнули – с пятиметровой высоты. – Навахо сцепил обе пары пальцев и затем изобразил падение одного из дерущихся. – У него на ладони рваная рана, помните? Наверное, пытался ухватиться за что-нибудь на лету. После падения он был еще жив – прополз несколько метров, приподнялся… – С неожиданно тоскливым ощущением, чувствуя, как напряглись мышцы брюшного пресса, Куарт следил, как пальцы полицейского медленно ползут, перебирая воздух. – Но идти он уже не мог, а ближе всего находилась исповедальня. Он добрался до нее и там умер.

Пальцы, изображавшие Бонафе, теперь неподвижно покоились на ладони другой руки, временно представлявшей исповедальню. Благодаря артистическим способностям Навахо Куарт без труда вообразил себе эту сцену; но все же в голове толклись, как стайка комаров, все противительные союзы, которые он ребенком изучал в школе. Но. Однако. Все-таки. Все же. Несмотря.

– Дон Приамо подтверждает это? Навахо сделал скучное лицо. Это было бы слишком хорошо.

– Нет. Только молчит – и все. – Он снял очки и посмотрел их на свет, словно чистота стекол внушала ему профессиональные подозрения. – Говорит, что это сделал он, а потом молчит.

– Какая-то нелепая история.

Старший следователь не моргнув глазом выдержал скептический взгляд Куарта. Промолчал он только из вежливости.

– Не согласен, – ответил он наконец. – Вы как священник, возможно, предпочитаете другие показания или обстоятельства. Думаю, вас отвращает моральная сторона дела, и я это понимаю. Но поставьте себя на мое место. – Он снова надел очки. – Я полицейский, и сомневаться мне не приходится: у меня есть заключение экспертов и человек – не важно, священник или нет, – который, находясь в здравом уме и твердой памяти, сознается в совершении убийства. Знаете, как мы тут говорим? Жидкость белого цвета, налитая в бутылку с коровой на этикетке, может быть только молоком. Пастеризованным, обезжиренным, цельным – каким угодно, но молоком.