Неожиданно волчица присела и затаилась: чуткое ухо ее уловило какой-то подозрительный звук; вслед за этим кругом раздался шорох, и стая моментально растворилась в темноте.

Дэви, несколько часов лежавший без сознания, пришел в себя и задвигался. Некоторое время он смотрел перед собой широко открытыми глазами, не понимая, где он и что с ним случилось. Его мозг был парализован. Он не мог понять, почему это кругом так темно, когда он привык просыпаться всегда при свете ясного утра. Почему он лежит на холодной земле близ сваленного дерева и где отец, который по ночам ласковой рукой прижимал его к себе.

Вдруг воспоминание, как удар грома, поразило его: отец, беспомощно стоящий на коленях, с горлом, сдавленным сильными руками, и глазами, полными муки; человек, подобно кошке, спрыгнувший со ствола дерева, его дьявольская улыбка и злорадный смех; наконец взмах томагавка и глухой удар. Дэви сжал кулаки. Его сердце готово было разорваться на части. Он не мог плакать, отчаяние сдавило его горло. Медленно поднялся он из ямы и расправил свои одеревеневшие члены. Он долго не решался посмотреть в сторону костра и, задумавшись, стоял спиной к нему. Наконец пересилив себя, он подошел к трупу отца, нагнулся над ним и тронул его холодную руку. Она уже окоченела. Это вызвало в нем такой мучительный приступ горя, что сердце его облилось кровью, слезы ручьем потекли из глаз, и он громко зарыдал. Лес никогда еще не слыхал странных звуков человеческого плача. Рыдания, рвавшие грудь Дэви, отдавались гулким эхом в лесу. Ночь мало-помалу начинала перетекать в предрассветные сумерки. Скоро сквозь ветки прорвались первые лучи солнца и осветили вершины гор. Это несколько притупило горе Дэви, и он решил сделать то, что подсказывал ему сыновний долг…

Он все еще не мог смотреть на отца: при виде трупа холодная дрожь пробегала по его телу. Он напрягал память, пытаясь вспомнить лицо отца таким, каким оно было в последние минуты жизни — страдальческое, но бесстрашное, озаренное спокойной улыбкой под диким угрожающим взглядом убийцы. Он нашел одеяло, которое оставили индейцы, бережно прикрыл им труп и края подвернул под него. Сделав это, он взял лопату, случайно уцелевшую от грабежа, и принялся копать могилу.

Час за часом он работал, напрягая силы. Почва была твердая, каменистая, перевитая корнями; каждые несколько минут он останавливался, отдыхал и, думая о любимом отце, бередил свою сердечную рану. Когда могила была готова, он подошел к отцу, повернул его лицом кверху. Разгибая его скорченные руки, он задрожал от прикосновения к холодному телу. Он был не в силах сейчас же засыпать могилу: работа так утомила его, что он едва был в состоянии двигать руками, каждое движение причиняло ему нестерпимую боль. Отдохнув, Дэви с трудом опустил тяжелое тело в могилу и, закончив наконец работу, сел передохнуть. Обхватив голову руками, он задумался. Индейцы захватили с собой все съестные припасы и все, что вообще можно было унести, даже астролябию Брендона, но они отбросили в сторону книжки, которые он взял с собой из дома. Дэви увидел несколько работ по математике, «Юлия Цезаря», «Виндзорских кумушек» Шекспира, «Робинзона Крузо» с надписью покойной матери. Воспоминание о матери и мысль о том, что он теперь круглый сирота, снова вызвали у него потоки слез. Но это продолжалось недолго; он взял себя в руки. Тихие слезы снова показались на его глазах; он стоял на коленях у могилы и совершенно не видел и не слышал, как к нему бесшумно приблизилась группа людей. Подождав, пока последние слезы мальчика не упали на могилу, один из них направился к Дэви. Мальчик, заслышав шаги, моментально вскочил на ноги. Едва он успел уловить что-то знакомое в глазах подошедшего, как сильные мускулистые руки обняли его.