— Эй, на палубе, это «Амфион», сэр. По-моему, у них временная фор-стеньга.

Это и впрямь был «Амфион», он поймал ветер и присоединился к ним ещё до ночи. Теперь их стало трое, и следующее утро застало всех на последней из точек рандеву — мыс Санта-Мария в тридцати милях на норд-осте, видимый с марсов в сияющем свете.

Три фрегата — первым по старшинству теперь был Саттон с «Амфиона» — курсировали возле него весь день, их марсы щетинились подзорными трубами, постоянно озирающими море на западе, бескрайнее синее волнующееся море — но между ними и Америкой не было ничего, кроме разве что испанской эскадры. Вечером подошёл «Индефатигейбл», и четвертого октября фрегаты разошлись подальше, чтобы охватить как можно большее пространство, но оставаясь в пределах видимости сигналов. Они ходили туда-сюда в тишине — артиллерийские учения оставили после мыса Сент-Винсент, опасаясь спугнуть противника. На борту «Лайвли» практически единственными звуками были скрежет точильного камня на баке — матросы точили абордажные сабли и пики — и «тук-тук-тук» команды главного канонира, сбивавшей окалину с ядер.

Туда и обратно, туда и обратно, разворачиваясь каждые полчаса при первом ударе склянок, на каждом марсе матросы следят, не сигналят ли другие фрегаты, а дюжина подзорных труб обшаривает дальний горизонт.

— Помнишь Ансона, Стивен? — спросил Джек, когда они прогуливались по квартердеку. — Он вот так неделя за неделей болтался у Пайты. Ты читал его книгу?

— Читал. Надо же было ему так упустить все имевшиеся возможности.

— Но он же обошёл вокруг света, довёл испанцев до сумасшествия и взял манильский галеон — чего ещё ты хочешь?

— Хотя бы небольшого внимания к природе мира, который он обошёл так бездумно. Кроме пары весьма поверхностных заметок о морском слоне, в книге едва ли найдётся ещё какое-нибудь интересное наблюдение. Ему определённо следовало бы взять с собой натуралиста.

— Если бы с ним был ты — он стал бы крёстным отцом полудюжины птиц с причудливыми клювами; но, с другой стороны, в этом случае тебе теперь было бы девяносто шесть лет. Как он и его люди могли выносить подобное крейсирование туда-сюда — не понимаю. Впрочем, закончилось всё прекрасно.

— Ни единой птицы, ни одного растения, геологией и не пахнет. Может, сыграем что-нибудь после чая? Я написал одну вещицу и хотел бы, чтобы ты её послушал. Это плач по Тир-нан-Ог[134].

— Что это — Тир-нан-Ог?

— Единственная сносная часть моей страны: только она давно исчезла.

— Давай подождём до темноты, ладно? Тогда я твой: будем плакать, сколько твоей душе угодно.