«Последний раз в жизни присоединяю, — с внезапной печалью подумал он. Понять только: последний раз в жизни. Сейчас подтащу поближе шланги, чтоб не тянули руку при резке, присяду над стальным листом, открою на резаке вентиль с ацетиленом, подожгу газ…»

Степан Кузьмич слепо положил резак: в правом глазу навернулась слеза.

— Что это я? — удивленно спросил он: окружающие механизмы, стеллажи, полусобранные балки стали какими-то размытыми, словно скрытыми неким оконным стеклом, в которое что есть силы хлещет осенний дождь.

Пенсия! С каким нетерпением он ждал ее. Сколько дум поистратил, представляя себе заслуженные сто тридцать два рубля. И вот она, можно сказать, почти в кармане. Завтра ему уже не вставать спозаранок, не идти в цех, не держать резак…

Дышалось с трудом, он поспешно расстегнул тугой ворот рубашки. Два предшествующих выходных дня ему пришлось потратить на хождение по магазинам, а жене — на приготовление закуски, для угощения тех, с кем он трудился бок о бок — так коротко и так долго. И сейчас Степан Кузьмич вновь принялся пересчитывать приглашаемых — не забыл ли кого? Ведь не только с железками дело имел, но и с людьми, не приведи господи обидеть кого-нибудь своим невниманием.

— Серегина, — загибая непослушные пальцы, шептал он. — Ребят моих, коим я много обязан, спасибо им… Из стальцеха двоих — с ними я дружно работал. Сколь это выходит-то?.. Раз, два… Шесть человек. Да, как же я забыл, Гришанкова надо позвать. Он начальник умный, на рабочих не кричит, материальные помощи всегда дает безо всякого… Семь?.. Семеро всего?.. Тускло. Ох как бедно. И угостить-то больше некого.

Степан Кузьмич впервые за свою жизнь плакал. Плакал и не видел, как неподалеку замедлили шаги ребята из его бригады и мастер Серегин, не видел, как приостанавливались в проходе сборщики других участков, не слышал ничего, кроме осеннего шелеста своих уходящих дней.

За время ремонта красный уголок сборочного цеха расширили, удлинили, и теперь он стал намного просторней. Только что закончилась утренняя смена. В ожидании начала торжества рабочие курили у открытых форточек, некоторые играли в бильярд. На эстраде установили стол, покрыли его кумачовой скатертью, водрузили алюминиевую посудину с живыми цветами из заводской оранжереи… И вот все установлено, все приготовлено, в дверях появился начальник цеха. За ним, сопровождающим эскортом, — оба заместителя — со свертками и пакетами.

Гришанков быстро прошел к эстраде, вполголоса сказал Серегину:

— Виновника торжества сюда. Сами сядете за стол. Пригласите профбосса и комсорга. Вы, Андрей Васильевич, откроете собрание. Я коротко скажу, люди после смены.