По крайней мере, так будут звучать отговорки, думал Хэл, но правда в том, что на самом деле они куда больше боятся Длинноногого и стараются умиротворить зверя всеми силами.

Они побегут, сказал себе Хэл, и эта мысль навалилась ему на сердце холодным мокрым булыжником.

* * *

От приторности причастного вина, чересчур сладкого на вкус Эдуарда, во рту все слиплось. Ребра ныли: вчера вечером из-за придурка конюха на него наступил его же собственный конь, и короля ничуть не утешало, что теперь конюх нянчится с собственными ребрами и напрочь исполосованной кнутами спиной.

Правду говоря, мрачно размышлял Эдуард, ребра просто ноют сильнее, чем все остальное: спать на сырой земле, завернувшись в плащ, как простой пикинер, на диво благотворно для репутации, но отнюдь не на пользу суставам.

Stabat Mater dolorosa, luxta crucem lacrimosa, dum pendébat Fílius[80].

Храмовники в день чествования их излюбленной святой — самой Пречистой Девы — пришли почти в такое же неистовство, как безумные брабантцы, подумал Эдуард с хмурой улыбкой. Добро, пусть же Матерь Скорбящая не покидает своего поста у Креста, коли сие повергает сэра Брайана де Джея и брата Джона де Соутри в воинственное исступление.

У скоттов просто недра протекут, когда храмовники пойдут в атаку во всем своем бело-черно-красном великолепии со свитами — пусть и небольшими, но чернополосный Босеан, несомненно, стоит еще сотни рыцарей.

Ветер донес со стороны рядов мятежников отдаленное вяканье, и Эдуарду не требовалось прислушиваться, чтобы понять, что они кричат.

Берик!

Будто он устроил там какую-то кровавую резню. Погибло всего-то несколько сотен. Тысяча, по крайней мере, — ничуть не больше, чем в любом взятом городе во время кровопролитной войны, и заслуженно, за сопротивление. Какие там реки крови, как расписывают эту оказию скотты…

Возвышенные голоса вырвали его из раздумий, и король обнаружил, что граф-маршал пререкается с Сурреем; спор уже дошел до этапа напирания грудью и тыканья пальцами, но оба тут же притихли, сопя и зыркая друг на друга, стоило лишь Эдуарду притопнуть, шаркнув шиповыми шпорами по грязной траве.

— Государь мой король, — на него устремил свои водянистые глаза Биго, граф-маршал Англии. У него за спиной, надутые, как получившие нагоняй малолетки, Херефорд и Линкольн в красочных нарядах источали ядовитые взоры.

— Что? — свирепо вопросил Эдуард, испытав удовольствие, когда те скривились и зашаркали ногами, как нашкодившие мальчишки.

— Я думал дозволить людям малость подкрепиться перед атакой, — проворчал Биго, и при виде насупленных бровей над полуопущенными веками живот у него скрутило.