Все вместе эти звуки, рождавшиеся в большинстве своем по непонятным, необъяснимым причинам, сливались в единую протяжную басовую мелодию, похожую на дыхание спящей природы.

Дрейф шел все дальше и дальше, целиком погруженный в свои мысли. Встреча, состоявшаяся у него несколькими часами раньше, пробудила в нем самые тягостные воспоминания, почти забытые за долгие годы и погребенные в глубине сердца.

Он вспомнил себя двадцатилетним красавцем, богатым, состоящим в милости при дворе; счастье, слава, любовь – все сопутствовало ему в ту пору; а потом вдруг нежданно-негаданно грянула страшная беда, безвозвратно разрушившая его счастливое будущее; с высот величия она низвергла его на самое дно жизни, полной мерзостей и отчаяния, – навсегда.

В мыслях он переживал все выпавшие на его долю мытарства, все странные превратности, что одна за другой омрачили его существование. И сейчас, обратя к небу взор, полный не укора, но решимости, он в мыслях же говорил себе: «Нет, не заслужил я такой нечеловеческой муки. Господу было угодно испытать меня, но слишком уж тяжела Его десница для моего плеча. Я восстал бы против ударов судьбы, обрушившихся на меня, если б не верил в Его высшую справедливость».

Вот уже два часа как наш флибустьер, сам того не замечая, шел куда глаза глядят, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, и лишь ведя разговор со своим сердцем. И вдруг он замер как вкопанный – вернее, его остановил пес, преградив ему дорогу.

Флибустьер вскинул голову, будто внезапно очнувшись, и растерянно огляделся кругом.

Не отдавая себе отчета, куда бредет, он миновал саванну в глубине Лощины и довольно густой лес – и вот оказался на берегу все той же Артибониты без всякого понятия, как сюда попал.

«Дьявол, и о чем я только думал? – проговорил он, как всякий человек, привыкший к одиночеству и разговорам с самим собой, что со временем становится для него неизменной потребностью. – Куда это, черт возьми, меня занесло? Я в четырех лье от букана, никак не меньше! Надо ж такому было случиться! Хорошо, что славный Гавачо, – (так звали пса), – вовремя меня остановил, иначе я так бы и рухнул в реку. Ладно, пора возвращаться. Все равно, славная была прогулочка!»

Ведя таким образом разговор с самим собой, Дрейф озирался по сторонам, рассеянно разглядывая простиравшийся перед ним восхитительный ландшафт.

И тут он содрогнулся: взор его вдруг впился в далекую точку на горизонте – едва приметно мерцающий огонек.

«А это еще что такое? – продолжал он рассуждать про себя. – Там впереди – холмы Хорошенько-Подумай. А как я давеча слыхал, дня три назад в тех краях останавливались поохотиться последние мароны[46]. Но тогда же там устроили большую облаву. Неужели кто-то из них уцелел?.. Во всяком случае, это точно не карибы – те уже давно подались прочь из этих мест, да и потом, ни один кариб не отважился бы подойти к нам так близко. Тогда кто же это, черт возьми? Честное слово, раз уж меня занесло в эдакую далищу, грех не добраться и дотуда. Кто знает, может, сам Господь привел меня сюда. А значит, я, видно, не пожалею! Надо бы глянуть, что за чудаки бросили якорь в таком месте. Сейчас нет и девяти, до холмов от силы час ходу – плевое дело. Может, и впрямь увижу что-нибудь эдакое, кто знает… За мной, дружок Гавачо, перейдем-ка на другой берег, – сказал он, обращаясь к молоссу, который сразу замахал хвостом, точно помелом. – Тебе ведь это не шибко неприятно? Тогда вперед, славный пес!»