До конюшен было минут пять ходу, и вскоре я уже с притворным равнодушием стоял у входа, ожидая, пока хмурый унтер-офицер разберет почерк Фанкануникаки. Служака плохо понимал французский, но я постарался втолковать ему суть приказа, а когда он узнал во мне генерал-сержанта, дело было в шляпе.

– Двух лошадей для меня, – говорю, – и дюжину для гвардейских офицеров в Анкае. Выводите их немедленно, направьте грума и прикажите ему идти по следам гвардии, но не слишком быстро. Я не хочу, чтобы животные устали, ясно?

– Нет грумов, – тупо пробормотал он.

– Ну так найди! – рявкнул я. – Или ты хочешь, чтобы я доложил о тебе королеве, да живет она тысячу лет? На Амбухипутси захотел? Не найдешь – мигом окажешься на самой вершине утеса. И кстати, проследи, чтобы к седлу каждой лошади была приторочена бутылка с водой и в сумах имелся полный рацион дзаки.

Оставив его белым настолько, насколько способен побледнеть перепуганный ниггер, я неспешно порысил к дворцу принца Ракуты, ведя в поводу запасную лошадь. Прибавить ходу я не смел, ибо в Антане и так нечасто увидишь верхового, а в такой час ночи мчащийся во весь опор всадник способен переполошить всех. Нет ничего хуже, когда каждая секунда на счету – мне вспоминается то, как я, едва живой от ужаса, вез сквозь осадные линии при Лакноу донесение Кэмпбелла или то выматывающее душу ожидание у причала в Мемфисе, когда путешествовал с переодетой беглой рабыней на пароходе, а ищейки преследовали нас по пятам. Тебе приходится делать безмятежный вид, в то время как все внутри тебя готово разорваться от напряжения. Заговорил уже Андрияма? Известно ли королеве все? Не вопит ли уже Фанкануникака под ножами палачей? Открыты ли городские ворота? Как правило, их никогда не закрывают – если я обнаружу их запертыми, это верный знак, что дело наше – табак. И тогда да смилуются небеса над нами.

Расположенный на окраине дворец Ракуты стоял поодаль от остальных домов, за частоколом, к которому примыкали заросли невысоких деревьев и кустарника. В них, подальше от глаз, я и оставил лошадей, молясь про себя, чтобы малагасийским скакунам не взбрело в голову убрести или заржать, и решительно направился к главным воротам. Там под фонарем дремал привратник, который с готовностью пропустил меня, – этим ребятам ни до чего нет дела, – и через минуту я уже расталкивал ключеверта джиггер-дуббера[143] у парадного входа. Я отрапортовался, что прибыл из Серебряного дворца с посланием для его королевского высочества.

Результатом стало появление дворецкого, знавшего меня в лицо, но стоило мне запросить немедленной аудиенции, тот пренебрежительно скривился.