Сейчас большие колеса замерли, они стоят без движения уже три месяца, и здания рядом с копром кажутся мрачными, заброшенными.

Транспорт представлял собой собрание разнородных грузовиков и торговых фургонов, конфискованных по закону о военном положении: грузовики с каменоломен, с шахт, даже один фургон, принадлежащий пекарне. Было ясно, что на шестьсот человек их не хватит.

Когда Марк во главе отряда А подошел туда, с полдюжины офицеров в голове конвоя о чем-то спорили. Знакомая бородатая фигура Шона Кортни на голову возвышалась над окружающими, и Марк услышал гневное рычание:

— Я хочу, чтобы этих людей перевезли до полудня. Они хорошо поработали и заслуживают горячей еды и места для…

В этот миг он увидел Марка, нахмурился, подозвал его к себе и заговорил раньше, чем Марк подошел.

— Где тебя носило? Я послал тебя в отряд с сообщением и ждал обратно. Ты прекрасно знаешь: я не хотел, чтобы ты участвовал в боях. Ты в моем штабе!

Марк устал, он был раздражен и подавлен из-за всего, что видел и делал в этот день. И был не настроен терпеть капризы генерала.

Вызов на его лице невозможно было не понять.

— Сэр, — начал он, и Шон закричал:

— И не говорите со мной таким тоном, молодой человек!

Безрассудный, совершенно безотчетный черный гнев овладел Марком. Не думая о последствиях, бледный от ярости, он подался вперед и высказался.

* * *

Отряд, собравшийся внизу, стоял на дороге аккуратными симметричными прямоугольниками в хаки, шестьсот человек строем в три ряда глубиной.

Унтер-офицеры строили каждый взвод и один за другим командовали «вольно».

С вершины стального копра в ярком желтом свете раннего утра они выглядели незабываемо.

— Готова, милая? — прошептал Фергюс Макдональд, и Хелен молча кивнула. Явь давно поблекла и сменилась чем-то вроде зыбкого сна. Плечи Хелен жгло, ремни тяжелых ящиков с патронами натерли кожу, но боли не было — только оцепенение. Руки словно опухли, сделались неловкими, под обломанными ногтями чернели полумесяцы грязи; жесткий брезент лент с патронами казался гладким, как шелк, медные гильзы патронов — прохладными, и ей хотелось прижать их к сухим растрескавшимся губам.

Почему Фергюс так странно смотрит на меня, раздраженно подумала она, но досада продержалась недолго, снова сменившись отрешенностью.

— Теперь можешь спуститься, — негромко сказал Фергюс. — Тебе не обязательно оставаться.

Он казался очень старым, лицо осунулось и покрылось морщинами. Щетина на подбородке и щеках серебрилась, как алмазная пыль, а кожу покрывали пятна копоти, грязи и пота.

Только глаза под полотняной шапкой с острым верхом горели прежним фанатичным светом.