Не кто иной, как Уолсингем, сказал о Роджере Тревеньоне, графе Гарте, что тот предпочитает общество мертвых обществу живых. Это был язвительный намек на привычный затворнический образ жизни графа. Его светлость расценил бы насмешку как булавочный укол, если бы вообще обратил на нее внимание. Скорее всего, он понял бы насмешку буквально, признав, что общество мертвых ему и впрямь предпочтительнее, и объяснил, что мертвый человек хорош уже тем, что более не способен творить зло.

Разумеется, жизненный опыт, приведший его к подобному заключению, навряд ли был приятным. Мизантропом с юности его сделала близкая дружба с доблестным Томасом Сеймуром, братом одной королевы и мужем другой. Честолюбивые помыслы, а возможно и любовь, подтолкнули его после смерти Екатерины Парр к решению жениться на принцессе Елизавете. На глазах Тревеньона, преданного и восторженного друга Сеймура, плелась липкая паутина интриги, в которую и угодил адмирал, а сам Тревеньон едва избежал плахи. Злобным пауком был завистливый и честолюбивый регент Сомерсет: опасаясь, как бы любовь адмирала и принцессы не положила конец его карьере, он без малейших колебаний отправил родного брата на эшафот по сфабрикованному обвинению в государственной измене.

Дело представили так, будто адмирал, будучи любовником принцессы, замыслил свергнуть регента и взять бразды правления в свои руки. Да и принцессу он якобы соблазнил лишь для того, чтобы осуществить свой коварный замысел. Оба обвинения были так хитро увязаны, что одно возводилось на основании другого.

Юного Тревеньона арестовали вместе с другими придворными принцессы и всеми, кто состоял в близких отношениях с адмиралом, будь то слуги или друзья. А поскольку Тревеньон был придворным принцессы и пользовался доверием адмирала более, чем кто-либо другой, то стал объектом пристального внимания регентского совета. Его то и дело вызывали, учиняли бесконечные – ad nauseam[45] – допросы и дознания с той целью, чтобы обманным путем заставить его оговорить друга, вырвав у него признания о виденном в Хатфилде или тайнах, какие доверял ему друг.

Говаривали, что много лет спустя, когда подобные признания никому уже не могли причинить вреда, лорд Тревеньон признался, что любовь адмирала к юной принцессе была искренней и глубокой и зиждилась отнюдь не на честолюбивых помыслах. Однажды в Хатфилде он застал ее в объятиях адмирала, из чего вполне разумно заключил, что принцесса была к нему неравнодушна. Но тогда, в регентском совете, молодой Тревеньон не припомнил ничего, что могло бы повредить его другу. Он не только упрямо отрицал, что ему известно – прямо или косвенно – об участии Сеймура в каком-либо заговоре, но и, напротив, из его многочисленных заявлений следовало, что обвинение в государственной измене, предъявленное адмиралу, не имеет под собой никаких оснований. Его стойкость не раз приводила членов совета в ярость. Для Тревеньона было откровением, как далеко может завести людей злоба. На одном из допросов сам регент, сорвавшись, предупредил Тревеньона, что его собственная голова не так уж прочно держится на плечах и именно на голову он может укоротить себя нахальными речами и поведением. Злоба, питаемая завистью и страхом, превратила этих людей, почитаемых за самых благородных людей Англии, в низких, презренных и жалких.