— Я вас слушаю.

— Никто об этом не говорит, но все знают.

— Что именно?

— Наш народ отличается сдержанностью и умением молчать, — начал издалека раввин. — Кроме того, многовековой опыт выживания научил нас не вмешиваться в жизнь окружающих.

— Я вас не понимаю.

— Возможно, в Барселоне действительно никто ничего не замечает, но только не в Кале.

— Не могли бы вы выражаться яснее? — попросил Марти. — Я никак не пойму, куда вы клоните.

— Все очень просто: нам известно, что Руфь, младшая дочь Баруха, живет в вашем доме. До сих пор это никого не касалось, учитывая, что Барух изгнал ее из своего дома после известного нам досадного случая, и честь дома Бенвенистов была спасена. Однако после ареста моего свата все серьёзно осложнилось. Сегодня утром я разговаривал с Биньямином Хаимом, мужем Эстер, и его решение прозвучало для меня, как гром среди ясного неба. Как вы знаете, он происходит из очень почтенной семьи, весьма известной в Бесалу. Так вот, он готов принять свою тёщу Ривку, но решительно отказался взять к себе Руфь. Вы же знаете, как быстро разносятся слухи. Одно дело — быть зятем казнённого, безвинно осуждённого за чужие грехи, и совсем другое — принять в дом опозоренную женщину, не имеет значения, насколько она виновата в своём бесчестье. Что же касается Башевы, то после свадьбы она, как замужняя женщина, переходит в семью мужа, а Эстер вошла в семью Хаимов. Так что к ним обеим приговор отношения не имеет.

Марти побледнел.

— Я удивлен, куда девалась ваша пресловутая солидарность! Мне бы не хотелось плохо думать обо всем еврейском народе из-за подлости некоторых его представителей. А впрочем, не беспокойтесь, я сам этим займусь.

— Право, не стоит думать о нас так плохо. Людское мнение переменчиво. Быть может, потом, когда все уляжется...

— Я все понимаю, — ответил Марти. — Поверьте, я вовсе не имел в виду вас: вы ведь всего лишь посланник.

После этого разговора Марти покинул дом, пообещав Ривке и Башеве, что скоро вернется.

У него накопилось столько дел, что трудно было разобраться со всеми. Едва выйдя за ворота Каля, он тут же направился в собор, чтобы поговорить с Эудальдом.

Каноник, уже оповещенный об этой драме, принял его в своих личных покоях.

— Поистине ужасные времена, друг мой, — со вздохом произнёс священник.

— А главное, несправедливые. Кто-то решил сделать Баруха козлом отпущения.

— И я даже догадываюсь, кто именно. Хотя мой опыт общения с сильными мира сего говорит, что это может быть кто угодно. У победы тысячи отцов, а поражение — всегда сирота.

— Этот человек — самый изворотливый и скользкий мерзавец, какого я встречал в жизни. Нынешний гнев заглушил даже прежнюю ненависть. Просто удивительно, как ему удалось заслужить расположение графа.