Дорога была долгой, и у супругов было достаточно времени, чтобы поговорить. Подобная возможность выпадала им не так часто, поскольку во дворце оба были слишком заняты важными делами.

— Итак, супруг мой, мы столкнулись с весьма серьезной проблемой, — сделала вывод графиня.

— Вы правы, Альмодис. Потеря такой суммы мараведи — это не шутки.

— Так вы считаете, что в этом виноват меняла?

Граф посмотрел на дорогу и продолжил, понизив голос:

— Мы должны считать так, иначе в ответе будет графство. Думаю, не стоит повторять, что доброе имя Барселоны — превыше всего.

— Я вас не понимаю.

— Все ясно, как божий день, дорогая моя супруга, — проворчал Рамон. — Мавр нас обманул. Именно поэтому он и решил произвести обмен ночью. Подделка была превосходна, и если бы не евреи, привыкшие иметь дело с подобными вещами, никто бы ничего не заметил. Если бы мы просто пустили эти деньги в оборот, никто бы даже не понял, что они фальшивые; а если бы потом и обнаружили подделку, то обвинили бы в ней человека, пойманного с этими деньгами. Никому бы и в голову не пришло связать это с Аль-Мутамидом Севильским, чья физиономия красуется на монетах. Однако Монкузи пришла в голову идея переплавить мараведи в барселонские манкусо с моим портретом на одной стороне и гербом Барселоны — на другой. Когда их стали плавить, обнаружилось, что содержание золота в этом сплаве катастрофически мало.

— И как же вы собираетесь выбраться из столь неприятного положения? — спросила графиня.

— Политика, Альмодис, это всегда трупы на пути, — вздохнул граф. — Как вы сами понимаете, граф Барселонский не может публично признать, что его обвёл вокруг пальца какой-то мавр.

— И что тогда?

— Нам нужен козел отпущения, и лучший кандидат на эту роль — еврей. Если и есть люди, способные погасить наш долг и вновь наполнить казну — то это лишь эти палачи Христа. И им придется это сделать, если они хотят продолжать жить в Барселоне. Нашему народу только дай повод устроить евреям погром! Зато наша честь будет спасена.

— Это понятно, но я думаю, логичнее было бы обвинить должностное лицо, которое руководило операцией и позволило всучить ему фальшивые деньги. Надеюсь, вы поняли, о ком я говорю?

— А речь вовсе не об этом. Мы утверждаем, что мараведи, которые вручили евреям, были настоящими, а их коварно подменили и пытаются заставить нас поверить, будто там полно свинца.

— А вам не приходит в голову, что вы этим наживете себе страшного врага? — спросила Альмодис. — Вы же понимаете, что не сможете обвинить в краже всех жителей Каля?

— Я не устаю восхищаться тонкостью вашего ума, — признался он. — Разумеется, я не могу обвинить всех. Причем даже непосредственно тех, кто принял на хранение деньги: это означало бы полностью обезглавить Каль, и мне совсем не нужно, чтобы все богатеи Каля оказались виноватыми. Будет вполне достаточно, если мы по совету Монкузи обвиним в случившемся нынешнего главу менял и заставим его ответить за преступление по всей строгости закона. Прежде всего, я должен представить козла отпущения; далее, я должен нейтрализовать остальных евреев, посеяв меж ними рознь, поскольку не подлежит сомнению, что одни поддержат этот вердикт, а другие — нет. Таким образом, мы сможем расколоть их на два лагеря, и в этом расколе будет наша сила. Так или иначе, но в конечном счете им придется выплатить весь долг — сполна и с процентами. Я не знаю и знать не желаю, где они возьмут эти деньги. В конце концов, евреи всегда знают, где их найти.