– Он обещал своим людям богатую добычу, – сказал Улаф Сигурду, когда Асгот впервые выудил его имя из памяти, потому что в последние годы перестали говорить о Хаконе. – И дал им такую возможность. Все повторяли, что его ближний круг купался в серебре. И чем больше воинов к нему приходило, тем чаще он отправлялся в походы, чтобы все могли украсить кольцами предплечья, и никто не знал недостатка в меде и мясе.

– С благоговением и страхом боги наблюдали за тем, как растет и набирает силу молодой волк Фенрир, – сказал Асгот. – И так же следили остальные ярлы за ростом могущества Хакона. – Тут он ухмыльнулся. – Но если чудовищного отпрыска Локи пытались связать, никто не осмеливался ограничить власть Хакона.

– Да, он сделал себе имя. Такое, каким матери пугают детей перед сном, – сказал Улаф. – Но настал день, когда молодой человек, уже успевший снискать себе славу воина и обладавший немалым коварством – а коварство очень важная вещь, – изменил все с той же неизбежностью, как на смену приливу приходит отлив. Он сумел захватить старую ферму в Авальдснесе, с которой, как вы знаете, начинал конунг Огвальдр, и убедил некоторых карлов – все они не обладали особой доблестью – помочь ему начать блокаду Кармсунда.

Улаф пожал плечами.

– С тех пор походный сундучок молодого человека начал наполняться серебром, которое платили ему капитаны кораблей, плывущих на север, и со временем он стал гораздо богаче, чем Хакон Брандинги, только из-за того, что контролировал морские пути.

Конечно, речь шла о конунге Горме, взявшем под контроль северные морские пути, что позволило ему затмить всех ярлов и нанять огромное количество копий. С тех пор он мог отправляться в походы всякий раз, когда у него возникало желание, и его богатство росло. Но Горм распознал пламя, горевшее в ярле Рандвере, и вместо того, чтобы погасить его, начал раздувать, помог захватить земли и корабли ярла Харальда в качестве награды за сражения на своей стороне – а конунг был уже не так молод, как прежде. Несмотря на то, что пламя ярла Хакона Поджигателя стало тускнеть, он оставался в Осойро, стараясь держаться подальше от конунга после того, как вынужденно дал Потрясающему Щитом клятву верности; но его хирды, закаленные тэны, остались с ним и продолжали ходить в походы на север и восток, добираясь даже до Ульфвика.

– Они все уже старики, – сказал Сигурд Улафу, когда они размышляли о шансах заполучить Хакона в союзники.

– Да, они старики, но, могу спорить, все еще сохранили острый ум, – сказал Улаф. – Может быть, они мечтают о последнем славном набеге, последней песне меча, что наполнит их уши в зиму их жизни. – В его глазах появилось отсутствующее выражение. – К тому же у них наверняка есть сыновья, – сказал он, вспомнив о собственных мальчиках, Хареке и младенце Эрике, оставшихся в Скуденесхавне вместе с Рагнхильдой.