Старая женщина этого хотела. За плечами итальянки был теперь другой ангел-хранитель.
Хозяйка дома сидела на стуле у кровати, на которой она стольким сестрам помогла произвести на свет новую жизнь. Ее древнее, бесформенное тело казалось почти безмятежным. Голова была опущена на грудь. Полные лиловые губы изогнулись в полуулыбке, словно старуха заснула и ей снились медовые груши и вино. Так она встретила смерть – с улыбкой.
Алый фартук из крови покрывал ее тело спереди от подбородка до коленей.
Карла повернулась к Гарнье.
Ее взгляд заставил капитана попятиться.
– Кто это сделал? – спросила женщина.
Она удивилась своему голосу, холодному, как зимняя луна. Бернар нахмурился. Это явно был не он. Потом капитан оглянулся на Доминика Ле Телье, чья вина не вызывала сомнений.
– Эта женщина была моей матерью, – сказала графиня.
Доминик усмехнулся. Он начал что-то говорить, но Карла перебила его:
– Грязный подонок. Я позабочусь, чтобы вас повесили за это подлое и трусливое убийство.
Ле Телье презрительно фыркнул, но итальянка чувствовала его страх.
– Можешь не сомневаться в этом, мошенник, – заверила она его. – Даже если мне придется встать на колени перед королевой и умолять ее.
– Миледи, – опомнился Гарнье, – вы хотите, чтобы ее тело отнесли в церковь? Я могу приказать, и она упокоится в самом Сен-Жаке, если это вас немного утешит.
– Нет такой церкви, которая была бы достойна ее останков, – ответила графиня. – Оставьте всё как есть.
Карла прошла мимо мужчин и стала спускаться по лестнице. На кухне, где они с Алис пили чай из шиповника, графиня остановилась, собрала карты со стола и спрятала их в карман платья. Заметив футляр с виолой де гамба, она попросила Гарнье взять инструмент с собой. Мелькнула мысль, что хорошо было бы вообще остаться в этом доме, но итальянка понимала, что этого ей не позволят. Здесь она чувствовала себя своей, здесь она узнала больше важных вещей, чем в любом из самых красивых домов, где ей приходилось жить. Она не хотела расставаться с духом этого места. Но ей и не придется. Алис всегда будет с ней.
На пороге входной двери Карлу остановил жуткий крик, прорезавший ночь. Тело отреагировало животным страхом. Это был скорее крик ярости, нежели боли, – так мог кричать Прометей, чью печень клюет орел.
По двору разнесся исполненный злобы женский голос:
– Вот тебе, Самсон, уродливый ублюдок.
Ярость, расколовшая тьму, вырывалась из горла Гриманда.