– Жоко, – сказал Фроже, – держись за мой пояс сзади.

Молодой человек так и сделал, и они продолжили подъем. Переулок повернул на восток, а затем снова на север. Следующий мушкетный залп запаздывал. Неужели столкновение закончилось? Тангейзер начинал терять терпение. Нужно попасть в Кокейн до того, как милиция уйдет оттуда. Жоко остановился и застонал. Госпитальер ткнул его острием в спину, но, услышав крик, понял, что с этим его спутником все кончено. Спонтон вдруг потяжелел – это Фроже повернулся и толкнул Жоко назад. Отчаяние придало сержанту сил.

Острие пики вонзилось между ребрами парня, и Матиас попытался отдернуть ее, но Жоко уже падал со склона, откинув голову назад. Противовес спонтона уперся в землю, и острие пробило молодому человеку легкое.

Тангейзер отступил, освобождая место для падающего тела, поднял арбалет и выстрелил в темный силуэт сержанта, метнувшийся в сторону. Фроже вскрикнул – в его голосе слышалось отчаяние – и упал. Иоаннит выдернул спонтон из Жоко, который зашелся в кашле, переступил через него и махнул Грегуару, чтобы тот поднес фонарь.

Фроже, скрючившись, лежал на боку и скулил. Стрела попала ему в поясницу. Рыцарь пикой перевернул его на спину. Наконечник торчал из живота сержанта дюймов на восемь. Тангейзер прислонил спонтон и арбалет к стене глиняной хибары. Сержант упал у самого поворота в переулок. Он тоже стал жертвой нетерпения. Еще четыре фута, и ему удалось бы сбежать. Матиас наступил на него и поднял упавшую шапку. Обернув ею окровавленный наконечник, он выдернул стрелу из внутренностей раненого. Тот вскрикнул, а госпитальер расстегнул и снял его ремень.

– Грегуар, где твой цербер? – позвал он своего лакея.

Мальчик поднял лампу и указал на пса, который стоял, навострив уши, и прислушивался к влажным хрипам Жоко, словно ждал, когда можно будет слизать кровь с его подбородка.

– Сделай ему поводок, – велел рыцарь.

Он протянул Грегуару ремень, расправил жестяное оперение стрелы и, сочтя его пригодным, натянул тетиву и зарядил арбалет, после чего снова посмотрел на Фроже:

– Думал, я убью тебя на глазах сорока «пилигримов»?

На искаженном болью лице молодого человека проступило сожаление.

– Я не верил, что вы меня пощадите, – объяснил он. – Ваши дети…

– Что Марсель с ними сделает?

– Не знаю. Наверное, ничего.

– Ты сказал Марселю, что они мне дороги?

– Я сказал, что вы их любите.

– И как он отреагировал?

– Сказал: «Хорошо».

Как там Гриманд говорил Полю? «Сидит на навозной куче ненависти».

Ненависть не к Карле. Не к Орланду. И даже не к гугенотам.