— Больше там ничего не было?

— Не помню… Кажется…

… странный камень. Словно кусок плавника, вынесенного на берег океаном. Твердый, как гранитная плита, но притом сохранивший структуру дерева. Это и есть дерево, наполовину отпиленная, наполовину отломанная дощечка. Странно, но он вдруг четко вспомнил, какова она на ощупь. Буквы, выжженные или вырезанные на ней.

— Дощечка с надписью. Там еще была дощечка. Но я ее не взял — большая.

— Ты нашел ее рядом с телом?

— Да.

— Буквы помнишь?

— Четыре. Странные по написанию, но знакомые… И еще четыре прямо под ними. Но другие, похожие на ивритский алфавит…

Шагровский почувствовал, что джип начал замедляться, и действительно, «патфайндер», мигая аварийными огнями, приткнулся к обочине шоссе.

Профессор полез в перчаточный ящик, и, вывернув его содержимое на пол, нашел копии полицейских протоколов, которые несколько часов назад заполнял в Иерусалиме незадачливый владелец «ниссана», и старую шариковую ручку.

Кац просунулся между креслами и что-то быстро набросал на обратной стороне протокола, разложив бумаги прямо на широком подлокотнике.

— Четыре буквы… Четыре буквы… — бормотал он.

Тонкий лист расходился под его нажимом, словно он пытался писать лезвием.

— Смотри — так?

Он показал рисунок Шагровскому и Арин.

— Похоже?

Профессор раздраженно ткнул пальцем в потолочный плафон над задним сидением, включая лампу подсветки.

— Ну же, Валентин! Постарайся вспомнить! Это должно… Это могло быть в верхней строке!

— Очень похоже, Рувим, только чуть по-другому написаны буквы. Это же латинский алфавит?

— Ну, да! Да! Только в старом написании! — почти выкрикнул Кац. — Это они?