— Тебе кофе не предлагаю, — он подмигнул племяннику. — И шоколадкой обойдешься. А мы с Арин подкрепимся… Нам надо!

— Я не хочу есть, — Валентин покачал головой. — Пока только питье…

— Ему нужна вода с медом, — сказала Арин.

— Глюкоза внутривенно была бы лучше, — заметил Рувим. — Но, как говорил мой русский друг Беня Борухидершмойер — если королевы нет, то продавщица даже лучше. Я принес сахар в пакетиках, размешай в воде и пусть прихлебывает. Увидим ночной маркет, купим ему меда. В любом случае, Валек, сахар тебя поддержит… Не дрейфь, племянничек! Жить будем! Никуда не денемся! После того, что с тобой случилось, быть тебе долгожителем — лет до ста двадцати, как минимум.

— Сто двадцать? — переспросил Валентин и попробовал засмеяться. Даже такое слабое кудахтанье отозвалось тупой болью в животе, заставило его инстинктивно подтянуть повыше колени. — Хорошо бы до утра дожить!

— Доживешь! И рюкзак с контейнером мы отыщем обязательно. Если надо будет — попросим помощи у армии. Они теперь нам должны… Мы уже несколько дней делаем их работу!

Арин, судя по всему, отнеслась к словам профессора серьезно:

— Это возможно только если Валентин сможет указать место…

— Найдем водителя, который его подобрал, определим, где моего везучего племянника вынесло на берег, — начал пояснять дядя.

Профессор Кац внешне походил на жертву автомобильной аварии или разгона мирной демонстрации — правда, отек спал, но физиономия Рувима всеравно выглядела крайне нереспектабельно. К тому же, он смешно пришепелявливал. Смотрелось все это достаточно комично, но Валентин понимал, как досталось дяде за последние сутки, и ему было не смешно. Прическа Арин тоже могла порадовать любого оголтелого панка, но, даже с этой торчащей радугой на голове, она была так хороша, что у Валентина временами замирало сердце.

Эти двое близких ему людей…

Он был обязан Рувиму и Арин жизнью. Не будь их…

Шагровский лежал, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал их голоса и брел по узкой полоске между бодрствованием и сном, цепляясь за неясные, расплывчатые воспоминания. Разум услужливо подавал ему обрывки, но сложить часы своих блужданий в одно целое Валентин не мог. На ум приходила постоянная изматывающая боль, волны жара, расходящиеся от воспаленной раны…

И еще…

Он помнил ледяной холод пещеры, горящий прозрачным пламенем окаменевший факел… Тени. Скользкую влагу на обломках скал. И как жестоко выкручивала ему суставы поднимающаяся температура. Тогда он думал, что умрет, так и не увидев солнечного света. Так и останется лежать рядом…

— Рувим, — позвал он негромко. — Дядя Рувим! Я совсем забыл…