Скитаясь по городу, он неожиданно встретил того, кого и не чаял увидеть в живых. В центре, на углу трех улиц, в тесной фанерной будочке сидел бывший управляющий госархивом Солод и, склонившись над сапожной лапой с надетым на нее драным, довоенным башмаком, вколачивал в подметку шпильки…

В то утро двадцать девятого августа Никита Евсеич сразу же принялся за работу.

История языческой рукописи старца Дивея, как и история всех, других памятников древнерусской литературы и письменности, безусловно переплеталась с историей самой России, почти сплошь состоявшей из войн и катаклизмов, в которых, вопреки здравой логике, страдали как раз именно книги. Порою Гудошникову казалось, что он в своем сочинении уходит не туда, не о том рассказывает. Задумав написать о языческой рукописи, он писал о войнах, междоусобицах, набегах степняков-варваров, походах просвещенных шведов, немцев и французов. Он писал о никонианском расколе, казни еретиков, богоотступниках, о невежестве, человеческой глупости и вандализме. О крестьянских войнах и революциях.

В общем-то работа подходила к концу. Он уже несколько дней сидел над главой о случае средневекового вандализма, произошедшего в 1957 году – в том самом году, когда в космос был поднят первый искусственный спутник Земли. Случилось это в сибирском городе, можно сказать, по соседству, и Никита Евсеич ездил туда на три недели, чтобы самому глянуть на варваров и на дела их. Однако поездка не дала того, чего он ожидал. Варварами оказались работники библиотеки и управления культуры – люди вполне образованные, просвещенные и даже в чем-то милые. И теперь Гудошников, сидя за столом или гуляя по мосту, размышлял. Глупость? Этого было мало. Что-то еще скрывалось и за глупостью… Он чуял какой-то невидимый корень зла, но чтобы вырвать его, нужны были аналоги.

Аналогов не было. Возможно, то был случай последнего варварства на земле…

В самый разгар работы в дверь кто-то постучал, неуверенно, робко, словно стучался ребенок. Никита Евсеич открыл и впустил первого в этот день гостя. На пороге стояла девушка лет двадцати, смущенная и растерянная. На мгновение Гудошников увидел в ее лице что-то знакомое, давнее, полузабытое, но… очень знакомое! Однако девушка заговорила, и это ощущение ушло, вернее, пропало на какое-то время.

– Я едва разыскала вас, Никита Евсеевич, – выговаривая слова с какой-то особенной правильностью, промолвила она. – Мне дали ваш адрес. Я долго не решалась… И вот пришла. А на улице у вас собаки, много собак. Едва пропустили. Я их так боюсь!