– Я инструменты туда передам, договорились, что инструменты в консерваторию пойдут, – Незнанов сделал паузу. – Никита Евсеич, я тут своим друзьям писал про тебя… Они заинтересовались. Я список принес, – он торопливо извлек из кармана бумажку, протянул Гудошникову. – Предлагают кое-какой обмен. Погляди, может, что и подойдет, заинтересует.

– Что? – растерянно спросил Гудошников, принимая бумажку. – Что ты сказал?..

– Говорю, предложения принес, – пояснил Незнанов. – Товарищи надежные, состоятельные… Если ты сегодня не можешь, я завтра зайду. Ты отдохни…

Незнанов хотел забрать бумажку; но Гудошников не отдал и, схватив со стола очки, стал читать. Буквы роились перед глазами осиным роем. «Сборник книгописца Ефросина (полуустав, переплет – доски в коже, 622 листа, 94 статьи – в обмен на Лествицу), Духовное сочинение киев, митроп. Иосаия Копинского любого письма (…Историю разорения Трои – список 18 века, сверху – любой список 16 – 17 веков…). Возможны варианты…» – прочел Никита Евсеич и снял очки. Рука потянулась к ящику стола, где когда-то лежал маузер. Теперь на его месте лежала справка, что комиссар кавполка Гудошников за героизм, проявленный при защите Петрограда, награжден личным оружием…

Он выдвинул другой ящик, взял ключи и, тяжело ступая, пошел к двери хранилища. Незнанов мял в руках шляпу, смотрел выжидательно и удивленно, клоня набок седую голову. Никита Евсеич отомкнул и распахнул дверь.

– Заходи! – скомандовал он. – Заходи, бери, что хочешь!

– Как? – не понял Незнанов, пряча руки за спину. – То есть?..

– А хватай и тащи! – закричал Гудошников и толкнул Незнанова к двери хранилища. – Хватай сколько унесешь! Все бери! Вот четырнадцатый век, вот пятнадцатый, двадцатый, тридцатый! Без обмена, за так! Ну? Бери же!

Незнанов отскочил в сторону и замахал шляпой.

– Что ты? Что ты? Я же предложил… Мне написали, попросили… – Он развернулся, надел шляпу и пошел из дома.

Гудошников смял бумажку с предложением и кинул ему вслед…

Валерьянка не помогала. Сначала он отсчитывал капли, запивал их водой, потом хватил прямо из флакона, сморщился, выплюнул пахучую горечь и заковылял в комнату сына искать спирт. Обшарил шкафчик с лекарствами, тумбочку, перетряхнул вещи в комоде – пусто.

Спирт оказался в чемодане, задвинутом далеко под кровать. Нагибаясь, чтобы достать его, Гудошников доломал протез. Сев на кровать, Никита Евсеич глотнул спирта из медицинской посудины. Гортань обожгло, согрело живот, но хмель не брал. Протез свободно болтался на шарнире, поблескивал его аккуратный неснимаемый ботинок, и, казалось, нога живая, отросла, и теперь хоть пляши. Протез заказывал Степан через своих знакомых и говорил, что хватит его надолго, а ходить на нем – настоящей ноги не надо. Но вот как, месяц не проносил – и выкидывай… Гудошников отхлебнул спирта еще раз и хотел положить посудину назад в чемодан, но среди вещей вдруг увидел книгу. Он взял ее, раскрыл…