В несколько секунд каждый перебрал в своем уме возможные предположения, и никто не мог найти ничего утешительного, ничего такого, что могло бы объяснить это отсутствие сколько-нибудь удовлетворительно. Страшная мысль о поголовном избиении несчастных упорно напрашивалась сама собою, а последствия этого ужасного происшествия неминуемо должны были стать весьма неприятными для всех остальных.

Конечно, охотники и не помышляли даже о побеге; ведь у них не было никаких средств к передвижению! Кроме того, они решительно ничего не захватили с собой; все, что могло бы их прельстить, осталось на судне. Заблудиться они тоже не могли: индеец, как днем, так и ночью, всегда умеет разобраться в лесу, всегда умеет найти свою дорогу, как настоящее хищное животное. Не могли они также стать жертвой охоты: животные, обитающие в этих экваториальных странах, не опасны для человека. К тому же их было немало, и все хорошо вооружены. С их ловкостью, силой, проворством и знаниями местных условий, они, несомненно, могли отразить нападение каких угодно лесных животных.

И все время у всех в голове неотступно вертелась одна и та же мысль, одно и то же слово просилось на язык: канаемэ! Ах, как жалел теперь мулат, что с такой легкостью отпустил своих индейцев, что разрешил им поохотиться. Какое ужасное, непоправимое несчастье, если они, действительно, попались в коварную ловушку! Да и оставшиеся в живых теперь окажутся совершенно изолированными посреди реки, вдали от всякой помощи, лишенные необходимых им гребцов, единственной двигательной силы судна!

Но и это еще не все. Как знать, не явится ли сюда невзначай эта дикая орда разбойников, разлакомившихся после избиения их несчастных товарищей? Не обрушатся ли эти кровожадные дикари нежданно-негаданно на бателлао и не постараются ли прибавить еще новые жертвы к только что убиенным, так как священный завет их повелевает им убивать все и вся, везде и всюду?!

На всякий случай на бателлао приготовили оружие. Трое европейцев и мулат соорудили завал из тюков товаров, мешков муки, ящиков с сухарями и стали не без страха ждать, что им готовит темная тропическая ночь.

Время шло; проходит час за часом томительно медленно, среди странного концерта звуков, какими оглашается ночью воздух под зелеными сводами гигантских деревьев.

Шарль, куривший сигару, подносил ее огонь к своим карманным часам, чтобы разглядеть по ним время.

— Еще всего только полночь! — говорит он. — Странное дело, гуарибы (ревуны, обезьяны) почему-то сразу смолкли!

Действительно, эта ревущая стая, голоса которой покрывают собою все остальные звуки ночи, о чем не может даже составить себе представление тот, кто не проводил ночи под открытым небом, в экваториальном девственном лесу, вдруг смолкла.