Спустя некоторое время ко мне в комнату явился Стюард с благодарностями.

— Сударь, — сказал я ему, — сделайте милость, не говорите мне больше о вашей жене и оставьте меня в покое.

На следующий день он уехал с ней в Лион, и читатель ещё увидит, при каких обстоятельствах я встретил их в Льеже. 

После обеда пришёл Дольчи, и мы отправились в сад, где он хотел показать мне сестру садовницы. Она была красива, но всё-таки в этом смысле уступала ему. Вскоре она пришла в столь хорошее расположение духа, что после нескольких просьб согласилась быть нежной с ним в моём присутствии. Я убедился, насколько щедро одарила природа сего Аполлона, и сказал, что при его телосложении ему совершенно не требуется ради путешествий опустошать отцовский кошелёк. В дальнейшем он последовал моему совету.

По пути домой я заметил сошедшего с барки молодого человека лет двадцати-двадцати пяти, открытое лицо которого было омрачено печалью. Видя, что я смотрю на него, он подошёл и робко попросил подаяния, показав паспорт, в коем значилось, что шесть недель назад он выехал из Мадрида. Сей юноша родился в Парме, и его звали Коста. Упоминание о Парме возбудило во мне участие к соотечественнику, и я спросил, какое несчастье довело его до нищенства.

— Только одно — недостаточность средств для возвращения на родину.

— А чем вы занимались в Мадриде и почему вообще поехали туда?

— Меня взял к себе камердинером доктор Писториа, врач испанского короля. Но я не понравился ему, и пришлось уйти. Вот моё свидетельство о беспорочной службе.

— Что вы умеете делать?

— У меня красивый почерк, я могу быть секретарём и надеюсь заняться в своём отечестве ремеслом сочинителя.

— И вы можете писать без ошибок?

— Под диктовку я пишу на французском, латинском и испанском языках.

— Не делая ошибок?

— Да, сударь, если хорошо диктуют, ведь правильность зависит только от этого.

Я понял, что Гаэтано Коста всего лишь обыкновенный невежда, но всё-таки отвёл его к себе и велел Дюку поговорить с ним по-испански. Отвечал он сносно, но когда я стал диктовать ему на итальянском и французском, оказалось, что у него нет ни малейших представлений касательно орфографии.

— Да ведь вы не умеете даже писать, — обратился я к нему с упрёком, но, видя его смущение, утешил обещанием отвезти на родину за свой счёт. Он поцеловал мне руку и заверил, что будет для меня верным и преданным слугой.

XXVII ОБМАНУВШАЯСЯ НЕВИННОСТЬ 1760 год

XXVII