— Всё оплачено, в том числе и следующие три дня.

— Кем же?

— Вы сами хорошо знаете.

— Моя история наделала много шума?

— Предостаточно.

— А что говорили?

— И то, и сё. Вам не понравится, если я расскажу об этом.

— Не понравится! Мне совершенно безразлично, что говорят. Только дураки боятся болтовни.

— Уверяют, что выстрел произведён вами, а для крови на шпаге вы закололи кролика, поскольку в указанном месте не обнаружилось ни мёртвого, ни раненого.

— Вот забавно! А моя шляпа?

— Сыщики нашли её на улице.

— Вы слишком доверчивы. Как же объясняют, почему меня посадили в тюрьму?

— Ходили тысячи всяких слухов. Одни говорили, будто у вас не в порядке бумаги, другие — что вы любовник донны Нины.

— Но ведь вы можете подтвердить, что я всегда ночевал у себя в комнате?

— Поверьте мне, сударь, для вас же будет лучше, если вы никогда более не увидите эту даму.

— Не беспокойтесь за меня.

Я также узнал, что Нина во всеуслышание хвалилась, как щедро она раздавала мне деньги, а графу Риэле почти призналась в нашей связи. В этот же вечер я доставил городским сплетникам новую пищу для разговоров. Хозяин по моему поручению взял ложу в опере. Ожидалось, что объявленный спектакль будет особенно блестящим. И вдруг, за час до начала, афиша была снята — из-за болезни двух певцов представление откладывалось до 2 января. Это распоряжение могло исходить только от вице-короля. Как и весь город, я принял его на свой счёт.

Я покинул Барселону в последний день 1768 года и направился к Перпиньяну. Путешествовал я в доброй коляске, проезжая ежедневно понемногу и останавливаясь на постоялых дворах только для того, чтобы подкрепиться. На следующий день после отъезда мой возница спросил, не осталось ли у меня в Барселоне недоброжелателей.

— Почему такой вопрос?

— Да вот со вчерашнего дня три какие-то личности не выпускают нас из вида. Ночь они провели в том же трактире, что и мы. Они всё время молчат и, конечно, замышляют что-то недоброе.